Простолюдин

Каюсь, я ответил грубо. Она надулась. Знаю, я был виноват, но ведь всякому идиотизму должен быть предел!

Первые, еще сверхскромные постройки Лунной базы были возведены в середине двадцать первого века, без малого тысячелетие назад. Феодализм всея Земли возник триста семь лет назад. Что произошло между этими датами ближе к последней?

Очень много всевозможных событий, горы и завалы разной ерунды и не ерунды в ретробиблиотеке. Но ответа о ключевой причине социального виража я не нашел.

Тогда я вернулся к поискам сведений о физической природе информационного солитона, но добился лишь тупой головной боли. Один раз мне показалось, что впереди забрезжил огонек, и ответ, возможно, был где-то рядом, но он снова ускользнул. Бывают такие вот намыленные ответы — не ухватишь.

Возможно, жить с одними только вопросами кому-то тоже интересно. Но не мне.

Джоанна — та жила с одними ответами, что тоже не лучше. Кто как, а я считаю, что в жизни должен быть соблюден некий баланс вопросов и ответов, иначе либо скучно, либо бесит такая жизнь. Мало-помалу я накалялся и готовился закипеть.

На двадцать пятый день моей службы в ретробиблиотеку зашел — кто бы вы думали? — граф Леонард, фамилии не знаю, словом, тот самый, что умыкнул нас с Джоанной из императорской клиники. Он полистал один фолиант, затем другой.

— Не передумали? — вдруг резко спросил он.

Я стоял в пределах слышимости, но видеть меня он никак не мог. Однако он определил место моей дислокации с такой точностью, будто на его затылке имелась еще пара глаз. Чему и удивляться — специалист.

— Насчет баронства? — осведомился я. — Нет, не передумал.

— Его величеству было угодно пересмотреть ваше дело. Вместе с баронским титулом вам будет пожалован пост, на котором вы сможете выдвинуться. Ручаюсь чем угодно, не пройдет и трех лет, как вы станете графом и займете место в Императорском Совете. Согласны?

Спрятавшаяся за стеллажом Джоанна не посмела бы подавать мне знаки. Но глазами умоляла: соглашайся! Соглашайся!

— Нет, — ответил я.

— Имейте в виду, большего вам никто не предложит, — сухо проговорил Леонард. — Подумайте еще немного. От монаршей милости не отказываются.

И тут я наконец закипел. Взорваться не взорвался, но выпустил сколько-то пара.

— А я отказываюсь!

— Может быть, вы отказываетесь и от дворянства? — неожиданно кротко спросил Леонард.

— А то как же!

— Ясно. Пойдемте со мной.

— Куда это?

— Эта должность больше не ваша. Вам будет предоставлена другая.

— Какая же?

— Именно та единственная, какую вы только и можете занять при вашем воображаемом социальном статусе.

— Почему воображаемом? — Я насторожился.

— Потому что вы дворянин. — В голосе Леонарда прорезался металл. — Хотите вы того или нет, но вы дворянин уже по факту пребывания на Земле и принадлежности к человеческому роду. Вы вписаны в соответствующий реестр, у вас есть герб и девиз. Ваш отказ считать себя дворянином означает лишь одно: вашу болезнь.

— Я простолюдин, — повторил я.

— Ваше упорное опровержение очевидного только подтверждает ваше болезненное состояние.

— Меня вернут в клинику? — осенило меня.

— Совершенно верно.

— В отделение для сумасшедших?

— Вы очень догадливы. Следуйте за мной. Вы тоже. — Это Джоанне.

«Передумай! Еще не поздно!» — панически крикнул кто-то внутри меня. Но я заткнул его. Будь что будет. Да, я упрямец и знаю это. Тот, кто не упрям, не выжил бы на Луне в одиночку. А тот, кто не сошел с ума, не рискнул бы лететь на Землю в кое-как подремонтированной тысячелетней жестянке. В чем-то Леонард был прав.

Наверное, я сделал какой-то жест, потому что Леонард добавил:

— Сопротивляться не советую. Иначе вас поместят в отделение для буйных.

Всякий, кто видел Леонарда в деле, и не подумал бы о сопротивлении. Я тоже.

9

— А-а-а-а-а-а-а-а!..

Кричал мой сосед по палате — значит, наступило утро. Первый солнечный луч, растекшийся по матовому стеклу окна, приводил соседа в возбуждение. Он начинал с «а», тянул этот звук, пока хватало дыхания, после чего переходил на другие гласные, по алфавиту. Когда гласные кончались, он принимался за согласные, которые можно было тянуть, а когда иссякали и они, затихал и большую часть времени лежал на спине, бессмысленно таращась в потолок. Уж не знаю, что он тщился там рассмотреть. Потолок был как потолок, белый и чистый, без особых примет.

Я попал в соседи к тощему парню лет, наверное, двадцати пяти, с бесцветными волосенками на узком черепе и бледной, как у покойника, кожей. Разговаривать сосед не желал или не умел. К тому же страдал энурезом. Оживал он только во время кормежки и, в два счета пожрав свою порцию больничной еды, алчно посматривал на мою. К его ежеутренним голосовым упражнениям я притерпелся. Могло быть хуже. А могло и лучше, обладай мой сотоварищ по безумию хоть какими-нибудь вокальными данными, кроме способности наполнять палату децибелами.