Пространство

Она мерила шагами свой крошечный мир. Отжималась, приседала — исполняла все бессмысленные упражнения, какие позволяла небольшая сила тяжести. И ждала кары или конца света. Во сне ее караулил Рен, поэтому она старалась поменьше спать.

И понемногу, с нарастающим ужасом сознавала, в чем состоит перемена. Она возвращалась в себя. После неудачи на «Росинанте» ей было в какой-то мере спокойно. Она от всего отключилась. Да и прежде все немного напоминало сон. Она не взялась бы сказать, началось это с убийства Рена или с того дня, как она приняла имя Мелбы Кох. Может, еще раньше. С известия, что отец арестован. Она не помнила, когда потеряла себя, но теперь возвращалась, и онемевшую совесть словно кололо иголками. Это было хуже боли, и это заставляло ее метаться по кругу.

Размышляя, она все яснее сознавала игру, которую вела с ней рыжая священница. Священница и Тилли Фэган, пожалуй, тоже. Может, Анна решила, что, если поманить ее прощением, словно подвешенной перед носом морковкой, она признается? Тогда она дважды глупа: во-первых, потому, что вообразила, будто Кларисса откажется от сделанного, а во-вторых, потому, что решила, будто ей нужно прощение. Что она его примет.

«Я хотела бы еще поговорить с тобой», — сказала Анна, и в тот момент это прозвучало искренне. Но она больше не приходила. Рассудком, сколько у Клариссы осталось рассудка, она понимала, что времени миновало не так много. В камере менялось восприятие времени и обострялось чувство одиночества. Для того камеры и придуманы. А все же Анна не пришла. И Холден тоже. И Наоми, которую Кларисса чуть не убила. О ней забыли — а почему бы и нет? Клариссе нечего было им предложить. Разве что предупреждение, что власть на корабле вот-вот перейдет в другие руки, — если это имело значение. Смешно было беспокоиться о том, кому сидеть в капитанском кресле обреченного корабля. Все равно что спорить, кто самая хорошенькая девушка в концлагере.

Но больше отвлечься было не на что, поэтому она наблюдала.

Голоса в соседней камере зазвучали по-новому. Настойчиво. Изящно одетый мужчина еще не успел подойти к ее двери, а она уже знала, что маленький спектакль движется к концу. Он остановился у решетки, заглянул внутрь. Блестящая седина, уложенная в идеальную прическу, старила мужчину. В его профессионально-отеческом взгляде скрывалась темнота. Мужчина взялся руками за решетку — словно он был здесь заключенным, а не Кларисса.

— Ты меня, наверное, не помнишь? — В его голосе слышались грусть и ласка.

— Отец Кортес, — возразила она, — я вас помню. Вы когда-то играли в гольф с моим отцом.

Он горестно хмыкнул и переступил ногами, почти прижавшись лбом к прутьям.

— Верно, только это происходило очень давно. Тебе было не больше… семи?

— Я и потом видела вас в новостях.

— А, — кивнул он, рассеянно глядя перед собой, — кажется, и это было очень давно. Я сейчас говорил с капитаном. По его словам, он пытался убедить тебя присоединиться к нам, но не слишком преуспел.

Вдоль ряда клеток шли два охранника. Кларисса узнала в обоих союзников Ашфорда. Кортес на них даже не взглянул.

— Не преуспел, — согласилась она и добавила: — Он много лжет.

Кортес поднял брови.

— Лжет?

— Сказал, что добьется для меня амнистии. Что, когда мы вернемся домой, доставит меня на Цереру, под покровительство АВП. Только он этого не сумеет.

Кортес медленно вдохнул и снова выдохнул.

— Нет. Не сумеет. Можно быть с тобой откровенным?

— Не вижу, как я способна вам помешать, — ответила Кларисса.

— Я думаю, у нас с тобой много общего. У тебя на руках кровь. Кровь невинных.

Она хотела презрительно фыркнуть, отвернуться с пренебрежением, но от этого почувствовала себя еще моложе и беззащитнее. Кортес продолжал, словно ничего не заметив. Может быть, он действительно не заметил.

— Я послужил… орудием, которое провело нас за врата. Единой силой, представляющей все три части человечества, со славой… — Его слова были темными от горечи, но Кортес улыбнулся, и Кларисса подумала, что он, пожалуй, так же болен, как она. — Тщеславие — профессиональное заболевание у людей моего ремесла. Боюсь, я боролся с ним не слишком успешно.

— Это я загнала Холдена в Кольцо, — сказала Кларисса, сама не зная, признаётся в преступлении или предлагает оправдание Кортесу.

— Да. А я повел за ним других. И они умерли потому, что я скрыл от них опасность. Я привел мое стадо на бойню. Думал, что полагаюсь на волю провидения, но…

Глаза его наполнились слезами, лицо застыло.

— Отец? — напомнила о себе Кларисса.

— Когда я был мальчиком, — заговорил Кортес, — мой кузен нашел покойника. В овраге за нашим участком. Он подбил меня посмотреть на него. Я до смерти испугался, но пошел и высоко держал голову, притворяясь, что мне это ничего не стоит. Прибывшие медики установили, что человек умер от геморрагической лихорадки. Остаток лета меня продержали на антивирусах. Так что, возможно, во мне это всегда было. Я думал, что полагаюсь на провидение, а сам просто скрывал страх. И мой страх привел к гибели множество людей.

— Это не ваша вина.