Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

Весной 1942 года в глубокий тыл советских войск была заброшена диверсионно-разведывательная группа, в которую входили пять кадровых немецких офицеров, три бывших белогвардейца и четверо наших военнопленных, завербованных немецкими спецслужбами с целью совершить нападение на лагерь, где содержались политические заключенные, и сформировать из них нечто вроде партизанского отрада, а при успехе действий придать этой акции характер антибольшевистского восстания. Группа из двенадцати человек должна была подготовить базу, на которую парашютами перебрасывалось больше сотни стволов оружия и много боеприпасов. Был сооружен хорошо замаскированный подземный склад в склоне заросшего оврага. Но операция сорвалась, потому что один из диверсантов по фамилии Воронов, то ли по собственной инициативе, то ли по заданию НКВД отравил почти всех своих коллег. Большинство умерло сразу. Остались в живых только заместитель командира группы Анатолий Коровин — он подписал рапорт уже не как поручик Алексеевского полка, а как гауптштурмфюрер СС, — который получил тяжелое отравление и в результате оказался парализованным, да Григорий Хлыстов, не обедавший со всеми, поскольку охранял бункер снаружи. Его отравитель хотел зарезать, но не смог, все получилось наоборот. Гауптштурмфюрер Коровин завершал свой рапорт тем, что отправляет через линию фронта солдата Хлыстова с этим донесением и личным письмом к сыну Александру Коровину, работающему в министерстве Восточных территорий Германской Империи. Текст донесения и письма Хлыстов, по приказу Коровина, должен был выучить наизусть, а потом сжечь.

— Вот такие они были, гады эти, — заключил перевод Кусков. — А теперь, послушай, Алеша, еще одну суровую правду жизни. Коровин этот, Анатолий Тимофеевич — тебе родня. Дед двоюродный, выходит. Тимофей Коровин, ваш прадед, был в нашем городе наипервейший богатей. Купец первой гильдии. Миллионер. В 1918 году его после мятежа шлепнули как контру и всю собственность конфисковали. У него два сына было — Алексей и Анатолий. Алексей инженером стал, но еще студентом будучи вступил в РСДРП и в революцию был за большевиков. А Анатолий в империалистическую был на фронте, дослужился до прапорщика и у белых оказался, как выясняется. Это я точно знаю, потому что после войны несколько лет в областном управлении МГБ работал. Меня оттуда при Хруще поганом выгнали. В тридцать пять лет и без пенсии… Потому что не поддакивал!

Дед твой, Алексей Тимофеевич, в тридцатом году был назначен на МТС и работал будь здоров как. Сжег себя, можно сказать, сердце не выдержало. А вот на отца твоего, Ивана Алексеевича, какой-то гаденыш написал уже после того, как он с фронта вернулся. Но дело ко мне попало, я во всем честь по чести разобрался. Отпустили. А в пятьдесят шестом, когда ты родился, меня и турнули.

Часы уже показывали без двадцати семь. Леха слушал рассуждения деда и прикидывал, отчего вопреки приказу гауптштурмфюрера Коровина — вот уж не знал, что у него эсэсовец в родне есть! — листочки с рапортом и письмом остались в планшетке, а планшетка — на гвозде, вбитом в нары землянки-склепа.

Догадаться было не так уж трудно. Хлыстов, пока Коровин был жив, учил наизусть тексты документов. Но потом, должно быть, Коровин умер, и Григорий, оставшись один, решил бросить это дело. Он завалил и заровнял хвоей вход в землянку и, воспользовавшись советской формой и документами, пристроился к эшелону, везущему на фронт маршевое пополнение. Поначалу хотел снова перебежать к немцам, но после трезвых размышлений решил этого не делать и даже более того — не сдаваться в плен ни при каких обстоятельствах, потому что догадывался, что никто ему не поверит и пощады там не будет, а укрыться, выдать себя за другого при немецком порядке и учете ему не удастся. Так он благополучно довоевал до Победы, а потом осел в областном центре. И — стал честным, заслуженным ветераном, над которым пионер-тимуровец Сережка Митрохин шефство осуществлял. Хлыстов, небось, не раз вспоминал о документах, оставшихся несожженными. Страшно было, что найдут и в КГБ на разборку потащат, но еще страшнее было туда, в этот склеп, лезть. Леха этих скелетов испугался, хоть они для него — никто. А Хлыстов-то их всех живыми и здоровыми помнил. И помирали они у него на глазах. Тем более одного он сам убил. Может, кстати, и Коровина тоже. Чтоб не заставлял сидеть с трупами и учить немецкие фразы наизусть… Жуть одна, короче!

КОСТОПРАВ

— Спасибо, Иван Петрович! — сказал Леха. — Помогли сильно… Извините, но мне пора.

— Погоди, — запротестовал Кусков, — ты хоть бы рассказал, как эти бумажки к тебе попали!

— После, после расскажу, уж извините. Меня участковый ждет.

— Да это не в милицию, это в КГБ надо… — Леха услышал слова Петровича уже на улице. Он торопился, чтоб участковый не укатил без него. Но все вышло удачно.

Участковый подкатил к Лехиной избе на мотоцикле ровно в 19.00.

— Не раздумал? — поинтересовался он!

— Нет, — сказал Леха, усаживаясь в коляску.