Простые люди древней Италии

Италийское скотоводство крупного масштаба было скотоводством пастбищным, кочевым. Эту систему скотоводства подсказывала сама природа страны, позволявшая скоту находиться под открытым небом круглый год, но только в разных местах. Равнинные пастбища южной Италии, где летом трава совершенно выгорала от солнца, давали зимой превосходный корм; нагорных пастбищах Апеннин скот находил летом приют от удушливого зноя. Огромные отары овец ежегодно совершали регулярное путешествие из Калабрии в Бруттий и из Апулии в Самний и Сабинский округ. Крупный рогатый скот зимовал обычно неподалеку от моря; летом его угоняли в горы, в места, заросшие лесом. Мулы из Розейской равнины проводили лето тоже в горах. Летние и зимние пастбища часто отстояли друг от друга на расстоянии, исчисляемом несколькими сотнями миль: Варрон, с присущей ему свежестью воображения, сравнивал их с корзинками, висящими по концам длинного коромысла — дороги, которая их соединяла.

Перейти с зимнего пастбища на летнее — значило совершить медленное путешествие через добрую половину страны. Оно было богато встречами, впечатлениями — и опасностями тоже: вместо надоевшего имения, лежавшего по воле хозяина в кольце вечной блокады, перед пастухом расстилалась Италия в богатом многообразии своего рельефа, климата и природы. Чужой край, куда его забросила злая судьба, для пастуха не отожествлялся, как для других членов "сельской семьи", с имением, куда его купили: он знакомился с значительной частью Италии, знакомился медленно, в подробностях, как можно ознакомиться только при путешествиях пешком, и если это был человек, одаренный живым и любознательным умом, то у него складывался богатый запас сведений, впечатлений и наблюдений, расширявших его умственный горизонт и обогащавших его опытом, разносторонним и разнообразным. Ему приходилось вступать в сношения с самыми различными людьми: тут были и свои братья пастухи, гнавшие стада других хозяев, крестьяне деревень и хуторов, мимо которых пролегала дорога, рабы из соседних имений, откупщики государственных пастбищ и их служащие, путешественники и прохожие, встречавшиеся на пути. Иногда это бывала шайка разбойников, от которой приходилось отбиваться с оружием в руках. Когда пастухи приходили на место, в глуши затерянного далеко пастбища начиналась для них обычная однообразная жизнь. Как, однако, не походило это однообразие на однообразие жизни в усадьбе: пастух был самостоятелен, был целиком предоставлен своим силам, своей сметке, догадливости, своим знаниям — и сплошь и рядом своему мужеству. Изо дня в день стоял он лицом к лицу с природой, то ласковой, то гневной, и каждый день задавала она ему новые и новые задачи, решать которые ему приходилось, рассчитывая только на себя, на свои силы и умение. Человек, не побоявшийся вырвать овцу из страшной волчьей пасти, обуздавший взбесившегося жеребца, сумевший найти травы и лекарства, спасшие от болезни целое стадо, — такой человек естественно начинал чувствовать себе цену. Он внутренне распрямлялся; и это сознание своего достоинства, своей силы и значимости определяло его поведение. Как могло оно ужиться с рабским званием и рабской судьбой? Перед пастухом лежало два пути: об одном непосредственно сообщают наши источники, другой путь они довольно отчетливо позволяют увидеть. Первый был путем открытого возмущения: пастух ломал надетое на него ярмо и превращался в неистового мстителя, жестоко расправлявшегося со своими обидчиками — обществом и государством.