Простые рассказы

- Тебя, Нина, не люблю. Мне от тебя ничего не надо. Анна, Анне - приказал отец. Старая кровь. Анна сказала - никогда не полюбит. Ася растет у нее - люблю ее, дочку мою, - смотрит на меня пустыми глазами, чужая - тоже чужая - моя дочь. Я украл ее мать, - украл ее от небытия. Приду домой и лягу один. Или пойду к Анне, и она примет меня с сжатыми губами. От тебя дочери - не хочу. Зачем?.. Завтра то же, что и вчера.

Уже на инженерском поселке, около дома, вспомнил о Нине, зазаботился:

- Простудитесь, голубушка, и страшно возвращаться...

Постоял против нее, помолчал, протянул руку.

- Ну, всего хорошего.

Прошла мимо ватага парней, кто-то осветил фонарем.

- Ай-да училка. С инженериками. Го-го-го... загоготали, запели враз похабную частушку:

Подавали девки в суд

Земскому начальнику... Э!!

III.

Пред сном раскладывал пасьянс, ел холодный ужин, у Анны был свет, долго стоял у ее двери, постучал. - "Войдите". Зашел на минутку: сидела у столика, с книгой, книгу положила на раскрытую тетрадь-дневник. Когда, когда он узнает, что там?

- Завтра с ранним уезжаю в Москву в командировку. Вот, пожалуйста, возьми денег на хозяйство.

- Спасибо. Когда приедешь?

- Через неделю, - стало быть в пятницу, на той неделе. Ничего не надо?

- Нет. Спасибо, - встала, подошла, поцеловала щеку около губ. - Всего хорошего, прощай, Асю не беспокой.

И опустилась к столу, спиною, взяла книгу.

На рассвете подали лошадь, ехал с Бицкой по шоссе на пассажирскую, было сыро; в дожде, мраке, черные, торопились ко второму гудку рабочие; обогнало на автомобиле начальство и сейчас же заревел гудок. Бицка, в котелке, с редкими латышскими усиками, румяный, смотрел кругом строго.

- Не выспались, Роберт Эдуардович?

- Нет, не то. У меня плохая настроение, - помолчал. Мне сорок лет, а мой шена - восемнадцать. Мне надо шена сериозная, песмолфная, хосяйка. Она фсе шутит и тянет мена са узы, и смеется. Прафда, не выспался. Тала мерку к новым патинки... Ерунта... - и улыбнулся узкими своими хитрыми глазками. - Шеншина!..

* ВОЛЧИЙ ОВРАГ *

I.

Агренев в детстве, ребенком, слышал из разговора матери о том, что вот Нина Каллистратовна Замоткина с дочерью ходила сегодня утром в девять часов - к фельдшерице Часовниковой на квартиру давать пощечину Часовниковой, которая разбила семейный очаг, потому что у ней была связь с Павлом Александровичем Замоткиным, мужем Нины Каллистратовны. Тогда Агреневу-ребенку ярко представилось, как Нина Каллистратовна за руку с дочерью и с ридикюльчиком в другой руке - идет; походка, конечно, необыкновенна, раз идут на квартиру давать пощечину, - надо было, должно-быть, итти в присядку или раскорякой, что ли; семейным же очагом было нечто, вроде маньчжурки, обязательно железное, раз идут за него давать пощечину; и чрезвычайно любопытно, как Нина Каллистратовна придет на квартиру, размахнется рукой и - даст; и походка, и квартира, и руки все имело для ребенка сокровенный смысл, чрезвычайно любопытный.

Это осталось в воспоминаниях от детства, от маленького городка, провинции, где все было необыкновенно, как детство. Здесь, в Волчьем овраге, вспомнил это Агренев - и затосковал. Никто, никогда не пойдет давать за него пощечин. Какое варварство - пощечины, и нет никакого решения - в пощечинах. Была осень, и, когда стоял в овраге и ждал Ольгу, низко над головой пролетели журавли, выстраиваясь в стрелку и курлыкая нестройно. Потом с горизонта на востоке небо стало наливаться свинцом, небо стало зимним и над головой вспыхнула голубая Вега. Ольга пришла неожиданно, опоздав, сразу - вся с головы до ног - став на обрыве оврага, чтобы опуститься к Агреневу в овраг - в овраг.

II.

Александр Александрович Агренев, семейный человек, инженер-металлург, и Ольга Андреевна Головкина, учительница девушка, живущая с тетей, окончившая восемь классов гимназии. Ее все звали Оля Головкина, и это было неправильно, потому что она носила древнюю русскую фамилию, славную еще Петром Первым и сенатором Головкиным. Но тогда еще, при Петре Первом, эта фамилия соскочила в низы, чтобы оставить в этом городе Головкинскую улицу и дом на Головкинской, сдачей внаймы которого жила тетя. Агренев знал, что тетя - имени ее Агренев не знал - старая дева, имела одну радость, Олю, что тетя вечерами сидела у окна без лампы, поджидая Олю, и Оля, поэтому, возвращаясь со свиданий, обходила квартал, чтоб заместь следы. О тете никогда не говорилось прямо, лишь вскользь упоминалось слово, как вещь, - тетя. Оля же была милой девушкой, о которой трудно говорить, очень похожей на ивовую лозинку, такую хорошую провинциалочку. Город разметался по холмикам среди полей и древних каменоломен, всей энергией своей город истекал в завод на том конце, - и случайный разговор, бывший весной в начале знакомства между Агреневым и Олей, - был в стиле и города, и Оли: Агренев сказал к чему-то:

- Бальмонт, Блок, Брюсов, Сологуб...

Оля перебила его поспешно, милая лозинка:

- Я вообще иностранных писателей мало знаю...