Простые слова

Культурные нормы, принятые в наше время, дают некоторую свободу выбора собственного критерия красоты. В другие эпохи общество было настроено более решительно: поскольку правильным считался только один-единственный стиль, все прочие не подлежали обсуждению, равно как и принципы красоты. Картины древнеегипетских художников написаны в едином стиле, все объекты на них изображены в профиль, независимо от положения тела. Если бы мы мало знали об уровне цивилизации Древнего Египта, то могли бы предположить, что они были слишком примитивны и не умели рисовать. Однако изображения ими животных очень реалистичны, застывшими и неестественными выглядят только люди — все дело лишь в том, что художникам вменялось в обязанность изображать людей в соответствии с установленными правилами. Когда египетским художникам во времена Аменхотепа IV (которого еще называли Эхнатон) и правившего после него Тутанхамона дозволялось писать картины с натуры, это делалось мастерски.

Приверженность моде наблюдается также в архитектуре. У древних египтян не было ни одного здания с арками. Кажется странным, что такая передовая с точки зрения технологии цивилизация не использовала эту функциональную конструкцию. Оказалось, что египтяне знали ее, но применяли для прокладки канализации, и поэтому считали ниже своего достоинства обращаться к ней при возведении жилищ. Это было немодно, поэтому не использовалось.

Культурная норма, или, как ее часто называют, «дух времени», обладает настолько мощным влиянием, что воздействует не только на философию и эстетику, но и на точные науки. В каждой из них был период, когда тот или иной вопрос вдруг становился самым важным и многообещающим; затем он терял актуальность, но через определенный промежуток времени те же проблемы вновь интересовали ученых. Например, резкий скачок в развитии физики (особенно атомной и субатомной) в первой половине двадцатого века по сравнению со второй половиной того же столетия, быстрые темпы развития биологии, биохимии и биофизики, датируемые тем же периодом; в последнее время вдруг заинтересовались (и не только в научных кругах) экологией; все мы помним взлет и падение интереса к космонавтике, утрату и последующее возрождение интереса к синтетической геометрии… Во многих книгах авторы пытались найти объяснение этим переменам и причинам их возникновения. При этом все рассуждения, вне зависимости от того, верны они или нет, не ставили под сомнение факт наличия перемен как таковых.

Периоды существования в согласии с верой сменялись периодами скептицизма или безразличия, а следовательно, не оставалось прежним и отношение к ней. Когда она в моде, ею легко проникнуться. По сути дела, в такое время нет необходимости в вере как таковой; в определенные эпохи и в определенных обществах людям запрещалось даже упоминать о вере в Б-га, ибо факт ее наличия считался столь очевидным, что обсуждению не подлежал. Неверие считалось признаком ненормальности. Кстати, еще совсем недавно советская карательная психиатрия ставила диагноз «шизофрения» лишь на основе «болезненного сомнения» в величии советской власти.

Обычно мы признаем требования общества, не замечая этого. Принимая их как должное, мы спешим с выводами и без тени сомнения соглашаемся с общеизвестными фактами и ежедневными реалиями. Однако когда дело доходит до Веры с большой буквы, все усложняется, ибо многие просто не в состоянии постичь ее.

Конец двадцатого века нельзя назвать эпохой Веры. В общем-то, мы верим, полностью или частично, в тысячи вещей (часть из которых — сущая чепуха), но утратили Веру в высоком смысле слова. Так сложилось, что мы живем в эпоху не рациональности и скептицизма, а, скорее, — легковерия и доверчивости.

Различие между двумя уровнями веры: верой в условную мудрость и Верой в Б-га — носит не психологический, а социальный характер. Человек, который утверждает, будто он ни во что не верит, делает неосторожное заявление. По-настоящему неверующий не смог бы ступить и шагу, ибо в основе каждого действия лежит множество вещей, принимаемых нами на веру.