Простые смертные

– Да уж, мои прыщи невозможно забыть, верно? – Аркадий провел по щеке. – Незабываемое зрелище!

– Нет, я имею в виду свой сон! Вы сидели за моим письменным столом, в моем номере, в гостинице…

– И писал вам в записной книжке этот адрес, – старательно напоминал ей Аркадий. – А потом я попросил вас прийти сюда с тем зеленым ключом, который вам дала Маринус, и войти в дом. И на прощанье я сказал вам: «Увидимся через два часа». Вот мы с вами и увиделись.

Холли смотрела то на меня, то на Аркадия, то на Садаката, потом снова на меня.

– Вызывать сны, – пояснила я, – это одно из métiers[241] Аркадия.

– Это было совсем нетрудно, – сказал мой коллега, демонстрируя предельную скромность. – Мой номер находился в том же коридоре прямо напротив вашей двери, мисс Сайкс, так что особых пространств мне пересекать не пришлось. А когда моя душа вновь вернулась на место, я сразу поспешил сюда. На такси. Навязывание сновидений гражданским лицам противоречит нашему Кодексу, но мы просто обязаны были обеспечить вам хоть какие-то доказательства справедливости тех довольно диких, с вашей точки зрения, заявлений, которые вчера сделала Маринус. И потом, мы ведь в данный момент находимся в состоянии войны, так что, боюсь, в любом случае навеяли бы вам некие сны. Вы уж простите нас. Пожалуйста.

Холли пребывала в состоянии нервного замешательства.

– Кто же вы?

– Я? Я – Аркадий Тхали. Во всяком случае, в данный момент. И в данном теле. И я очень рад нашему знакомству.

В небе проплыл самолет, таща за собой облачный хвост газов.

– А это наш верный слуга и хранитель, – я повернулась к Садакату, – мистер Дастани.

– О, я просто пес, которому невероятно повезло, правда-правда, – заметил Садакат. – Между прочим, я нормальный человек, как и вы, – ну, теперь-то я уже «нормальный», да, доктор? Называйте меня просто Садакат. Точнее, меня зовут «Са-дар-катт», ударение на «дар». Считайте меня афропакистанцем по имени Альфред. – Холли явно ничего не понимала. – Почему Альфред, спросите вы? Так звали дворецкого Бэтмена. Я поддерживаю порядок в доме 119А, когда мои хозяева отсутствуют. И еще я готовлю для них еду. Вы ведь вегетарианка, так мне сказали? Ну и все Хорологи тоже. Это… – он начертал нечто сложное в воздухе, – …годится и для души, и для тела. Кто голоден? Я приготовил роскошную яичницу по-холостяцки с копченым тофу – чудесный завтрак для такого утра, как это, полного всяких неожиданностей. Могу ли я этим вас соблазнить?

* * *

В центре веранды на первом этаже стоял большой овальный стол из ореха, который впервые появился там еще в 1890-е годы, когда Кси Ло купил дом 119А. Стулья, правда, все были разные и даже из разных эпох. Из трех арочных оконных проемов лился жемчужный свет. Стены украшали картины, подаренные Кси Ло и Холокаи самими авторами: пылающая румянцем заря в пустыне Джорджии О’Кифф, вид на порт Радиум А.У. Джексона, «Закат на мосту в Сан-Луи» Диего Квиспе Тито и картина Фейт Нуландер «Проститутка и солдат на Мраморном кладбище». В торце висела картина Анджело Бронзино[242] «Венера, Купидон, Безумие и Время», стоившая больше, чем этот дом и все соседние дома, вместе взятые.

– Я знаю эту картину, – сказала Холли, глядя на полотно Бронзино. – Оригинал находится в лондонской Национальной галерее. Я часто ходила туда и смотрела на нее во время обеденного перерыва, когда работала на Трафальгарской площади в центре для бездомных при церкви святого Мартина-на-Полях.

– Да, – сказала я.

Холли сейчас была совершенно ни к чему история о том, как в 1860 году в Вене копия, висящая ныне в Национальной галерее, и оригинал поменялись местами. К тому же Холли уже перешла к следующей картине, явно недостойной соседства с шедевром Бронзино: «Ю Леон Маринус. Автопортрет. 1969». Холли, конечно, узнала его лицо и повернулась ко мне, готовая к обвинениям. Я с покорным видом кивнула.

– С вашей точки зрения, это, конечно, полный абсурд. Да к тому же было просто наглостью вешать этот автопортрет в таком окружении, но на этом настоял Кси Ло, наш основатель. И ради него мы всё так и оставили.

Садакат вошел в дверь, возле которой находилась астролябия, и остановился, держа в руках поднос с напитками. Но яичницы по-холостяцки по-прежнему никому не хотелось.

– Ну, кто где будет сидеть? – спросил Садакат. Холли уселась в кресло-гондолу в торце стола, поближе к выходу, и Садакат поинтересовался у нее: – Вам, разумеется, классический ирландский завтрак, мисс Сайкс? Ваша мать ведь ирландка, не так ли?

– Да, она была ирландкой, – сказала Холли. – Ирландский завтрак – это прекрасно, спасибо.

Садакат поставил на стол чайник с рисунком в виде ивовых ветвей, чашку с таким же рисунком, молочник и сахарницу. Мой зеленый чай исходил паром в черном металлическом чайнике, принадлежавшем Чоудари Маринусу два моих возрождения назад. Аркадий, как всегда, пил кофе из огромной кружки. Садакат поставил в центр стола зажженную свечу в плошке из цветного стекла и сказал:

– Чтоб вам тут было повеселее. А то веранда в пасмурный день похожа на гробницу.