Простые вещи

Хорошо, конечно, что у Ляльки — своя жизнь. Но ему стало совсем уж одиноко. И работу он с ней не обсудил. Ей, конечно, не до его работы, да и ему не к спеху, все равно раньше осени не возьмется. Хорошо бы пока со своим романом наладиться. Однако чужое счастье — немалое испытание, когда своего нет как нет. «Саня, приосанься!» — тут же сказал он сам себе любимую фразу. У каждого свое счастье. И ему что-то светит в жизни. Тайна светит, загадка, и торопиться с разгадками он не будет. Пока хоть что-то манит, жить интереснее. Саня сел в машину и сразу понял, куда поедет. К тете Лизе поедет, на кладбище, вот куда. Лялька небось сто лет не навещала родителей. Охотницей до таких посещений она никогда не была, а теперь ей и вовсе недосуг.

Саня вспомнил, как бунтовала Ляля, когда мать после смерти бабушки звала ее с собой поехать на могилку.

— Она для меня живая! — кричала Лялька. — Я с ней разговариваю!

И тетя Лиза отступалась. Потом дядю Игоря похоронили рядом с бабушкой, а там и тетю Лизу тоже. Саня, когда ему нужно было что-то важное решить, всегда ездил к тете Лизе. Поедет и сейчас, посидит, подумает, поймет, за что ему браться дальше…

Он стоял на светофоре у Садового и вспоминал, как совсем недавно возил по знакомым уличкам Катю, показывал ей исторические памятники. До Покровки они не добрались, а к Троице в Никитниках он ее сводил. Нарядная церковь, типичное московское барокко, в таком переулочке запрятана, на задах бывшего ЦК, что, не зная, никогда не отыщешь. Но сейчас он ехал в противоположную сторону, в Лефортово. Понятно, почему старички Калашниковы Немецкое кладбище облюбовали — от Покровки до него рукой подать.

Кладбище, зеленый остров посреди города, встретило Александра Павловича покоем и тенью — просторно, тихо. У бабушек, что выстроились у ворот, он купил анютиных глазок, прихватил лопатку и пустую пластиковую бутылку из багажника и шел теперь не спеша по аллее, собираясь порадовать тетю Лизу. Она анютины глазки очень любила, говорила, что они на Ляльку похожи, такие же веселые. Свернул раз-другой и добрался до знакомой оградки — черной с серебряными шишечками. Они так и сияли, видно, недавно покрасили. И внутри царил идеальный порядок, даже желтым песочком все было посыпано. Зря он на Ляльку наезжал, она — молодец. Но цветочки любому порядку — украшение. Саня посадил синие бархатные анютки и уселся на лавочку общаться и размышлять. Однако сидел в тишине недолго. Внимание его привлекли голоса. Он прислушался, потом пригляделся — наискосок, через ряд, на пустом месте, что осталось от снесенной часовенки, сидели ребята в косынках, тихонько бренчали на гитаре, что-то пели и что-то пили. Песня звучала явно патриотическая, а ребята были неухоженные и, кто его знает, может, даже голодные. У Сани сложилось впечатление, что обосновались они тут из чувства безопасности: никто их здесь не тронет, и они спокойно могут посидеть, пообщаться и даже выспаться. Один уже спал на пробившейся травке, другие еще догуливали. В общем, и до кладбища дотянулась наша странная многообразная жизнь. Присутствие ребят в косухах почему-то безумно раздражило Саню — нашли место! Что они себе позволяют со своей гитарой?! Может быть, больше всего его раздражило беспомощное треньканье — сам-то он хорошо играл на гитаре. А потом он пожалел неприкаянных: что это за молодость на чужих могилах? Вспомнил Олежку и подумал: может, Инна в самом деле права, что уехала с ним в Австралию — сыт уж точно и гуляет не на кладбище. Пьяноватых, нагловатых, бесприютных ребят ему стало еще жальче. Но мало-помалу он отвлекся и от ребят, и от Олежки, пытаясь наладить разговор с тетей Лизой и понять, что же ему самому, бесприютному, делать.

Глава 3

— Потрясающая у Саньки интуиция! Только подумай, не было случая, чтобы он не приехал ко мне в самый нужный момент, — говорила мужу Ляля, сидя рядом с ним в машине и наслаждаясь уверенностью, с какой тот лавировал в уличном потоке.

У Миши по старой привычке завертелся было ехидный вопрос: «А ты? Ты тоже всегда приезжала к нему, когда нужно?» И Ляля со вздохом вынуждена была бы признать, что она подобным замечательным качеством не отличается, потом, почувствовав себя виноватой из-за того, что относится к Саньке хуже, чем тот заслуживает, и желая оправдаться, поставила бы Мише на вид много разного, чтобы не задавался и знал, что тоже не без греха. Ссора вспыхнула бы в один миг при Лялечкином-то темпераменте, и они приехали бы на конференцию надутые, не глядя друг на друга. Но Миша больше не рассевал плевелы, рождающие ссоры и взаимное недовольство. Он прикусил язычок и, ласково взглянув на жену, сказал совсем другое:

— Везучая ты у меня, Лялька! Ты лучше скажи, есть на свете человек, который тебя не любит? — спросил он.

— Можешь смеяться, — сказала Ляля, и глаза у нее засияли, — но в последнее время мне стало казаться, что я действительно везунчик.

После того как ее семейная жизнь с Мишей вновь наладилась, она испытывала удивительнейшее, ей неведомое чувство покоя и от души наслаждалась им.