Меня приглашали. И не раз. Я очень люблю завод, и для меня жизнь вне завода — не жизнь. Помню, в конце восьмидесятых мне предложили занять должность второго секретаря горкома партии. Я отнекивался, как мог, но директор завода сказал строго: «Слава, ты должен, иначе они потом не повысят тебя в должности». Я попрощался со всеми на заводе, поставил отходную, мы хорошо выпили, и на следующее утро я пошел на работу в горком партии. Прошел сто шагов и остановился. Не идут туда ноги. Постоял три минуты, развернулся и пришел на завод. Зашел в свой кабинет и сел за стол. Влетает директор: «Ты что?!» Говорю: «Ну не могу я без завода». Директор собрал тогда тысячи подписей простых работников, которые на масляных листах поставили свои фамилии под петицией на имя первого секретаря обкома партии Ведерникова о том, что Станислав Николаевич Абдрафиков нужен на производстве.
Вот это поразительное умение следовать своей интуиции всегда вам помогало?
Иногда мешало. Но чаще, конечно, помогало. Думаю, что все задатки к каким-то способностям, к дару передаются нам генетически. Моя мама умела в уме умножать трехзначные числа. У нее была настолько феноменальная память, что она, даже играя в лото, никогда не закрывала клетки, так все запоминала. Помню, я учился на третьем курсе института, мама приехала в Челябинск по делам и решила меня проведать. Поскольку она не знала, что успеет в тот день заехать ко мне в общежитие, у нее с собой из дома никаких продуктов не было, и она забежала в студенческую столовую, чтобы купить мне сардельки. На свою беду, продавец в столовой в подсчетах ошиблась. Мама, как всегда, быстро посчитала в уме и строго спросила: «Вы и студентов так же обсчитываете?»
Она была строгая?
Она была справедливая. И очень честная. Для нее честность была главным критерием всех отношений. У мамы непростая судьба: в восемнадцать лет она осталась без родителей с двумя младшими сестрами и двумя младшими братьями на руках. Во время войны работала диктором на пластовском радио, портнихой в ателье. После войны устроилась работать продавцом в овощной киоск, а потом пришла в столовую. И все годы потом работала директором столовой. Поскольку папа был инвалидом войны, мама работала за двоих. Поднимала одну столовую, потом другую. Директор общепита вызывал её: «Вера Андреевна, нужна ваша помощь». И маму переводили в новую столовую наводить порядок. Её все любили. Ни один человек в мире, кто её знал, не мог сказать про нее ни одного плохого слова. Когда ее не стало, я сидел около нее ночью, пришла пожилая женщина и рассказала, как работала с мамой во время войны. Я слушал и думал: «А вот этого мама мне не рассказала…»
Вы понимали, что вы её любимый человек?
Конечно. Всю жизнь. И я понимал, и она об этом всегда говорила. Мама рассказывала, что как только я родился, она взяла меня на руки, посмотрела в глаза и подумала: «Этот ребенок принесет мне только радость». Так оно и произошло, я всегда радовал ее: успехами в школе, в институте, продвижением по карьерной лестнице, отношением ко мне людей. Когда меня назначили директором, мама сказала: «Сынок, ты только про пенсионеров не забывай, это очень важно, помни об этом». Мама видела, как много я работаю, как часто бываю в командировках, как растет благосостояние моей семьи, но все равно каждый раз, когда я от нее уезжал, говорила: «Сынок, возьми картошку». —«Мама, да нам не надо столько картошки», — отнекивался я. — «Возьми, сынок», — говорила мама, — не перечь мне». Я помню много наших разговоров с ней, но один помню особенно. Это было в середине девяностых, мы уже вышли на мировой рынок, я рассчитался со всеми работниками по задолженности и купил себе новую машину. Приехал к маме, она о чем-то рассказала — о соседках, о родственниках, а потом тихо так говорит: «Слава, скажи мне, у меня один вопрос: у тебя все по-честному?»
Не продолжайте. Я знаю, что вы ответили.
«Все по-честному, мама, — ответил я, — потому что ты так научила жить».