Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

В целом против сотрудничества с правительством, особенно службы в цензуре, выступали не только «нигилисты», но и более умеренные литераторы. Очевидно, устаревшая модель цензуры, основанная на «просвещении» и покровительственном отношении к литературе, особенно раздражала русскую публику. Когда либеральный министр народного просвещения А. В. Головнин, желавший избавиться от цензурного ведомства, инициировал общественное обсуждение цензурной реформы, немедленно оказалось, что подавляющее большинство литераторов готово подвергнуться судебной ответственности за свои публикации, лишь бы возможно стало не проходить предварительную цензуру (в качестве ответа на предложение Головнина была написана и цитированная выше статья Писарева)[227]. В оценке ситуации литераторы и цензоры сходились. Председатель Петербургского цензурного комитета и член Главного управления цензуры Н. В. Медем, сторонник предварительной цензуры и оппонент реформы, объяснял результаты незнания литераторами регламентирующих цензурную работу документов:

Подобные беспрерывно встречающиеся случаи производят еще чаще, чем упомянутое разнообразие в действиях цензоров, неприязненные столкновения между авторами и цензорами и дают повод первым упрекать цензоров в отсталости и непонимании смысла цензурного устава, а иногда даже в недобросовестности, пристрастии и произвольности действий[228].

Литераторы из редакций «Отечественных записок», «Времени», «Русского слова», «Северной пчелы» и других изданий точно так же подчеркивали напряженное противостояние литературы и цензуры: «…лучшие умы, утомленные и раздраженные унизительной борьбой с цензурою за каждую фразу, охлаждаются к науке и литературе и смотрят на власть, как на врага»[229].

В большинстве своем литераторы полагали, что цензура и печать в идеале должны находиться в равноправных отношениях, гарантирующих справедливость. Наилучшим средством установить такие отношения, по их мнению, был состязательный судебный процесс с участием представителей обеих сторон или/и независимых присяжных. Коллективное мнение литераторов на этот счет было таково, что «<т>еперешний цензор есть в то же время обвинитель и исполнитель приговора», тогда как требование сводилось к необходимости «правильного суда и обвинителей, отдельных от суда»[230]. Проблема состояла в том, что в России того времени вообще не существовало таких форм правосудия: реформа цензуры была невозможна до реформы суда, которая состоялась в 1864 году.

Среди сотрудников Гончарова в Совете министра внутренних дел по делам книгопечатания и в пришедшем ему на смену Главном управлении по делам печати литераторы встречались, однако ключевых должностей они не занимали, а главное, едва ли получали свои посты благодаря писательским заслугам. А. В. Никитенко, например, был авторитетным литературным критиком и ученым, однако место в Совете он получил в результате продолжительной чиновной карьеры. Ф. М. Толстой, литератор-любитель, долгое время служил по военному ведомству и перешел в Министерство внутренних дел уже в очень высоком чине, который и позволил ему стать членом Совета. Литераторов среди сослуживцев Гончарова меньше не стало, однако собственно литературная деятельность перестала играть значимую роль при назначении на цензорские посты.