— Что ты пишешь? — прошептала Миллисент.
— Так, — ответила Дульсе.
Они сидели под карликовым деревом Бодхи в углу рекреации. Другие пациенты играли в пусой-дос за карточным столом или рисовали за столом искусств.
— Что «так»? — не унималась Миллисент.
— Так, просто.
— Дай-ка угадаю. Письмо настоящему папе? Или, хм… Может, это план нашего побега?
— Так, фантазии всякие. Истории, которые я сама придумываю.
Рисовавшая трехголового кота Сеферина оторвалась от работы, посмотрела на нее и громко сказала:
— Сестра Эрлинда! Дульсе опять сама с собой разговаривает!
Карандаши, карты и кисти замерли, все уставились на Дульсе. Сестра Эрлинда посмотрела на нее от стола искусств и сказала с грустной улыбкой:
— Сеферина, Дульсе просто пишет себе тихонечко.
Джози, которая рисовала рядом с ней, пропищала:
— Она, может, молится.
И все в комнате вернулись к своим тихим занятиям. Прошло несколько секунд, и Дульсе прошептала, стараясь, чтоб никто не заметил.
— Милли, я же просила тебя потише.
— С-спади! Ну прости-и-ите. — И Миллисент принялась накручивать завиток своих багряных волос, как делала всегда, когда была чем-то расстроена. — Подозреваю, Сеферина знает, что твой настоящий папа вытащит нас отсюда.
— Тут и знать нечего. Никуда мне отсюда не деться.
— Эй, Дульсе, ты, когда выберешься отсюда, чем будешь заниматься?
— Ничем.
— А я стану пилотом.
— Вряд ли тебе разрешат что-то пилотировать.
— Не очень-то вежливо так говорить.
Дульсе отложила блокнот и стала разглядывать, как вытянутые подругой завитушки волос сворачиваются обратно.
— Прости, Милли, — сказала она, — ты права. Прости меня.
— Так и чем же ты займешься?
— Наверное, стану писателем.
— И что же ты будешь писать?
— Книгу.
— Что за книгу?
— Книгу возможностей.