ПРОСВЕТЛЕНИЕ ЭКЗИСТЕНЦИИ

Продуманный плюрализм монад у Лейбница помещает монады, в их изначальности, несмотря на их абсолютную самобытность, в предустановленную гармонию. Мир составлялся бы из бесчисленного множества единичных экзистенций, которые, хотя и не могут обмениваться между собою действиями и противодействиями, разворачиваются и погибают, как отдельные миры, каждый из которых есть целое. В монадах бытие стало множественностью субъектов, мыслимых как объекты.

Учение о монадах, которое завладело бы философией экзистенции, сделало бы из нее учение о бытии множества экзистенций, смешало бы тем самым сознание вообще, которое может, мысля, занять точку зрения вне того, что оно мыслит, и экзистенцию, которая в принципе всегда у себя самой. В сознании вообще я могу только понимать другого, как экзистенция я вступаю в подлинную коммуникацию.

Если же мы примем учение о монадах как образное представление (Verbildlichung) философии экзистенции, то станет отчетливо видно как противоречие то, что вполне понятно в метафизической монадологии, - а именно то, что монады «не имеют окон»⁷³. Для экзистенции недостаточно было бы даже и того, чтобы у монад были окна, для того чтобы можно было принять их в качестве аллегории бытия экзистенций - окна привели бы только к возможности понимания, - а здесь должна быть возможность более тесного соединения такого рода, чтобы мы не только видели друг друга, но чтобы живили друг друга, пробуждая, в бытии и содержании жизни.

Отдельная монада есть сознание и несознание вообще, целый мир в особенности, определяющейся степенью ясности этой монады. Монады - это умножение (Vervielfachung) мирового целого. Каждая из них есть все, пусть даже в самых различных степенях осознанности. Экзистенция не существует для себя, она не есть в себе все, но существует в своем бытии к другой экзистенции и в соотнесенности с трансценденцией.

Монада не есть экзистенция, не есть историчная определенность, не есть исчезающее явление экзистенции во времени, но есть метафизическое единство, наличное в течение всего времени. Она есть поэтому формация гипотетической метафизики, а не экзистенция и ее просветление. Ее помысленность (Gedachtwerden) не рождает никакого призыва к экзистенции.

2. Искушение в воле к знанию.

- Хотя просветление экзистенции и пользуется объективностями и субъективностями, но оно не создает ориентирования об их бытии. Объективности и субъективности не подразумеваются в нем как предметные констатации, но словно бы выслушиваются, как факты ориентирования в мире. Здесь, вместо того чтобы проделывать еще раз то, что уже сделала наука, - при предпосылке знания науки призывают (evoziert) возможную экзистенцию. Углубление в так-бытие обстояний приводит просветление экзистенции не к более полному познанию, но дает ему слово, существенное для самобытия.

Если бы просветление экзистенции, посредством онтологических высказываний об экзистенции, вело к некой новой объективности субъективного, то подобное окаменение призывающего мышления было бы по своему познавательному значению ничтожно и было бы орудием для злоупотребления:

Если, например, преходящую мысль просветления экзистенции я фиксирую, превращая ее в положение: существует столько же истин, сколько есть индивидов, - то положение это впоследствии ложным образом используется для подтверждения всякого спонтанного своего-существования в его произволе: всякое существование, апеллируя к значимости такого положения, может претендовать на то, чтобы находить в себе ценность только в силу одного своего существования. И тогда атомизм многих с грубой витальностью восстает против возможности самобытия, становящегося лишь в коммуникации. Смысл просветления экзистенции оказывается искаженным, обращаясь в свою противоположность.

Если, двигаясь в обратном направлении, я фиксирую, объективируя его, положение: существование экзистенций действительно в коммуникации и имеет свою истину в становлении их общности в единство, - то я могу мнить, будто обладаю в чем-то внешнем то, что возможно лишь экзистенциально; тем самым я догматически утверждаю необходимость некоторой общительности и братания с каждым, организующей работы любой ценой, выступаю за все более обширную государственность (Staatswesen), за единство orbis terrarum, за имперское начало (das Imperiale) во всякой его форме. Но внешнее единое и целое могут быть лишь средой для возможных экзистенций; они становятся погибелью для них, если из-за абсолютизации внешних единств утрачивается истинное единство в трансценденции.