ПРОСВЕТЛЕНИЕ ЭКЗИСТЕНЦИИ

Если, таким образом, экзистенция недоступна для того, кто спрашивает о ней в среде сугубо объективного рассудка, она остается открытой для постоянного сомнения; но если никакое доказательство не может принудить меня к признанию бытия экзистенции, то все же для меня как мыслящего еще не все кончено вследствие этого: за границы доступного предметному знанию я выхожу посредством скачка, которого уже нельзя сделать рационально понятным. Философствование начинается и заканчивается в точке, обретаемой посредством этого скачка. Экзистенция - не цель, но исток философствования, охватывающего себя в ней. Исток - это не начало, достигнув которого, я все же всегда спрашивал бы о некотором начале этого начала, не мой произвол, в котором я вынужден был бы впасть в отчаяние, не воля, как результат нескончаемого ряда сомнительных сами по себе мотивов, но бытие как свобода, к которому я трансцендирую, если в незнании, философствуя, прихожу к себе самому. Беспомощность философствования в сомнении относительно истока есть выражение беспомощности моего самобытия, действительность философствования - начинающееся восхождение этого самобытия. Философствование имеет поэтому предпосылкой избрание (Ergreifen) экзистенции, которая поначалу есть лишь смутное стремление к смыслу и опоре (das dunkle Streben nach Sinn und Halt), как сомнение и отчаяние указывает на свою возможность, а затем выступает как непостижимая достоверность, просветляющая себя в философствовании.

2. Неудовлетворенность существованием как выражение возможной экзистенции.

- Неудовлетворенность, овладевающая мною, когда я, теоретически или практически, признаю мировое существование всем бытием, есть негативный исток, который, отделяя экзистенцию от мирового существования, дает мне ощутить истину этого отделения. Поскольку мир не замыкается в себе ни для какого знания, невозможно никакое правильное устройство существования как окончательное его устройство, и в мире не усматривается никакая абсолютная конечная цель как одна цель для всех, неудовлетворенность должна стать тем более решительной, чем яснее мое знание и чем добросовестнее сознание смысла моей деятельности.

Для этой неудовлетворенности невозможно найти достаточного обоснования. Она есть выражение бытия возможной экзистенции, которая, если высказывает свою неудовлетворенность, понимает не что-то иное, но самое себя. Поэтому неудовлетворенность эта не есть неспособность знать, не есть и пустота в конце всех моих трудов в мире, где я стою перед бездной ничто, но она как недовольство (Unzufriedenheit) становится для меня острочувствительным стимулом становления.

Не поддающаяся обоснованию неудовлетворенность выступает из границ одного лишь существования. С нею я вступаю в одиночество возможного, пред которым исчезает всякое мировое существование. Это одиночество не есть резиньяция исследователя, отчаивающегося в собственном познании бытия, но не есть и недовольство деятеля, утратившего смысл своих трудов, или страдание убегающего от самого себя человека, который не может оставаться один, - оно, после всех этих разочарований, есть неудовлетворенность сущим вообще как притязание быть из своего собственного истока (der Anspruch, aus dem Ursprung meiner selbst zu sein). Если в неудовлетворенности как состоянии, неадекватном существованию, я противопоставил себя миру, то, преодолевая всякое разочарование, я силой свободы своей самости (durch die Freiheit meiner selbst) возвращаюсь в мир к другому чёловеку, с которым я уверяюсь в своем истоке. Но это я постигаю не в размышляющем обдумывании, но - именно когда это размышление изменяет мне -в действительности моего поступка и в крахе.

Только из этой возможности преодоления возникает исполнение неотменимой, в противном случае, относительности теоретического знания и практического действия.

Теоретически знать всеобщее, окидывать взглядом картины мира, рассматривать формы существования, и более и более распространять все это под руководством идей, - доставляет человеку, правда, своеобразное и глубокое удовлетворение; но из неудовлетворенности у меня растет сознание, что весь этот мир, несмотря на свою всеобщность и значимость, есть не все бытие. Я стою в нем не как воля к знанию всего особенного со своим собратом по исследованию, как если бы его, по его функции, можно было заменить на другого, - но как изначальная воля к знанию с другом, направленная на само бытие. Меня захватывает общность в вопрошании и ответе и то, что косвенно сообщается в объективно значимом, помимо него самого.