Ах, вот как, подумал конь. Он снова прыгнул, разбрызгивая грязь, и сразу порвал все струны. Мысли погасли. Какие-то птицы с красными клювами пронеслись перед глазами.
«Стой! Стой!» — кричал ему возчик.
Он заметил, что это были вожжи. Вожжи, которые он не догадался отцепить, и теперь они запутались за передние ноги и тянули вниз захлебывающуюся голову. Суки! Еб*ные в рот!.. Он весь вытянулся, стараясь дотянуться до кольца, до хрипящей пасти. Да нет, куда там. Надо лезть туда, к нему, и там вместе с ним. Это удалось ему после долгой борьбы, но, когда, почувствовав, что ноги неожиданно освободились, обессилевший конь, не веря сам в свое спасение, стал выбираться из топи, он задел впотьмах, в черной каше, копытом что-то мягкое и подвижное, копошившееся вместе с ним.
Он стоял, возвышаясь на темном небе, и все ждал, не покажется ли оттуда знакомый рваный картуз. Но хозяин ушел, ушел навсегда, и он не мог последовать за ним, потому, должно быть, что сам он был бессмертен, хоть и не знал этого. Дождь перестал, и запах звезд, тонкий, неуловимый, коснулся его ноздрей. Конь заржал, но никто не услышал его плач. Черным видением приблизился и встал над болотами лагерь, и на вышках зажглись прожектора.
Futurum vorax[4]
Вместо эпилога
С трудом переставляя могучие когтистые лапы, влача за собой чешуйчатый гребневидный хвост, грозно и величественно приближаясь из тьмы, шествует исполинский ископаемый ящер, — таким рождает воображение сочинителя государство моего рождения.
Дети двадцатых годов, мы не знали, что растём, как трава, на кладбищах Революции и Гражданской войны, недоросли, мы не подозревали о том, что из чащи грядущих лет за нами следят жёлтые очи плотоядного будущего. И был фон, на котором протекла, от раннего детства до глубокой старости, жизнь автора этой книги, проложило свой крестный путь моё поколение. Этот фон — страшная история России, события и катастрофы, постигшие нашу страну в истёкшем столетии. Забыть, забыть этот мрак и морок! Не стану сызнова всё перечислять, век, по слову поэта — часовой, сторожит, неотступно стоит перед глазами. Запамятовать нашу историю я не в состоянии. Так воцаряется в душе и совести писателя дорогой ценой оплаченный, просветлённый хаос.