Просыпаемся мы

«Не дождётесь!» – решил Санька. Я расскажу, что мне война снится, а потом что? Лечить начнут? Скажут, в стрелялки переиграл? Или ещё что похуже. Никому ничего рассказывать нельзя! И тут же, вопреки логике, почему-то пошёл в ординаторскую и всё рассказал седому врачу. Про сны, про Ваню, про 35-ю береговую батарею. Доктор кивал, словно давно уже обо всём догадался.

– Вот и славно, – улыбнулся он. – Завтра мы вас выпишем.

– Домой? – опешил Санька.

– Разумеется, домой. Вы человек здоровый, незачем больничное место занимать.

– А… контузия? – осторожно спросил Санька, боясь, что доктор передумает.

– Бывает. – Врач развёл руками. – Ничего не поделаешь, острый приступ прорастания.

– Чего приступ? – Саньке показалось, что он ослышался.

– Синдром Касторской*. «Почему же мне снится война, на которой я не был?».

Санька с подозрением смотрел на доктора – тот сам-то с головой дружит? Приступ прорастания, с ума сойти.

– Я… не псих? – переспросил Санька. – Это нормально?

– В смысле, нормально ли, что вам снится война? Это закономерно. «Ребятам, родившимся после войны, за нас отоснятся военные сны». Борис Вахнюк**, кажется, написал. Память предков.

– И что мне теперь с этим делать? – вскрикнул Санька. – Всю жизнь во сне войнушку видеть?

Доктор вздохнул.

– Жить. Вам теперь с этим жить. Это не войнушка. Это война. Ищите прадеда. Найдёте – полегчает.

– Спасибо, – проворчал Санька. – А можно мне сегодня домой?

– Идите, – отпустил врач. – Родители пусть заберут.

Санька пошёл собирать вещи. Мама засуетилась, побежала советоваться с врачом, вызвала отца. Саньке было непонятно, зачем всё это. Обычно они не носятся с ним так. Напугались, когда он оглох. Санька тогда громко кричал во сне, а когда она его разбудила, он ничего не слышал. «Ещё бы! – ужаснулся Санька. – Оглохнешь после таких взрывов».

Родители и дома продолжали суетиться вокруг него, как будто он приехал издалека и ненадолго. «Конечно, я ж у них один! – осознал Санька. – У них кроме меня никого». Он впервые понял, что никого – это совсем никого, совсем. Пусто. «А у Вани были братья и сёстры?» – подумал он.

Вечером зашла навестить бабушка. После долгих расспросов о здоровье она вытащила из сумочки свёрток. Санька ощутил, как внутри всё напряглось. Он сразу догадался, что в этом свёртке. Бабушка достала старые фотографии с ажурными краями. Даже не чёрно-белые, а какие-то коричнево-жёлтые, привет из прошлого века.

Восемьдесят лет лежали и даже больше, а вот всё можно рассмотреть – и как одевались, и какие причёски носили, и как в глаза фотокамере глядели. Санька перебирал фотографии и отложил одну. «Это он. Ваня». Бабушка ахнула: «Откуда ты знаешь?». Отец молча разглядывал снимок.

– Я его вижу. Во сне, – признался Санька.

Мама заплакала. Отец так же молча, как на фотографию, смотрел на сына. Бабушка выловила из сумки валокордин и капала его себе в чай. Санька понял, что они напуганы, потому что не знают. Не знают, что было. И он рассказал.

Как защищался окружённый Севастополь. Как командование покинуло осаждённый город. Как в нём осталось восемьдесят тысяч бойцов и среди них Ваня.

Как они сражались. Как выживали без воды, еды, боеприпасов и лекарств. Как не могли их забрать наши корабли. Как море в Казачьей бухте было красным, а скалы – чёрными от крови.

Как до последнего патрона отстреливалась 35-я береговая батарея. Как бойцы ходили в атаку без оружия и дрались голыми руками. Как обессилевших, терявших сознание, их захватывали в плен.

Как колонну пленных вели по Крыму, и когда голова этой страшной змеи уже вошла в Бахчисарай, хвост ещё был в Севастополе.

Как из немецких концлагерей после Великой Победы этих заключённых перевели в советские лагеря. Как их судили за измену Родине – их, брошенных в окружении и защищавших Родину до самого конца. Как их не брали на учёбу и работу из-за трёх слов «госпроверку не прошёл». Как они отказывались от своих семей, чтобы не ломать жизнь близким. Как их величайший подвиг стал позорнейшим клеймом.

Санька говорил и говорил, захлёбываясь словами. И когда он всё это рассказал, ему стало легче. «И я не знаю, как с этим жить, – закончил он жалобно. – Я не знаю, что делать».

– Вовка куда говорил письма писать? – сел рядом отец. – Давай, пиши. Вот и компьютер твой сгодится.

Первый раз они все вместе вот так сидели. Объединённые одной болью и одной целью. Впервые Санька почувствовал, что они семья. И что семья – это больше, чем здесь и сейчас. Гораздо больше.

Семья – это и есть то, чем можно гордиться. Это нельзя купить как джипы и другие вещи. Потому что семья – это люди, память, род. И у него, у Саньки, это есть. И это главное.

В эту ночь ему приснился Ваня. Он был ранен, Санька это понял. Скорее почувствовал, чем услышал, как Ванины запёкшиеся губы прошептали: «Спасибо!». Он с трудом пожал Саньке руку. И больше уже не снился никогда.