Протей, или Византийский кризис

Но на этом меняла не остановился. Твердо решив перейти в высшие ктиторы империи, он собрал невероятный храм во имя священномученика Петра Алеута, одного из наиболее почитаемых святых Америки, по одному камню из церквей обоих материков Западного полушария — и перевез их в Москву. Поскольку святой был замучен испанцами-католиками близ Форта Росс еще во времена государя Александра Благословенного, Меркати одним выстрелом попадал в три цели: указывал на долг, который есть у Первого Рима перед Третьим и который не выплачен, на превосходство восточного христианства над западным и на то, как крепки связи России с Русской Америкой, прежде всего с Американским Царством Аляска, не очень прославленным, но благополучно живущим государством во главе с царями из династии Нипелов. Наконец, тем самым Меркати окончательно доказывал свою лояльность: католик по рождению, он прямо принимал сторону православия.

Казалось, ему вообще плевать на затраты. Собирая камни для храма, он обеспечил по две ступени из древнейших католических храмов Латинской Америки. В итоге лестница, ведшая на колокольню храма Петра Алеута, не имела подобия нигде в мире. Правдами и неправдами много лет Меркати привозил из Америки старинные плиты — иной раз тратя безумные деньги на подъем церковных ступеней из храмов, по тем или иным причинам ушедших в морские глубины. Здесь были и ступени из церкви Сан-Педро, что на острове Табога в Панаме, заложенной в 1524 году, и ступени из собора Девы Марии в Санто-Доминго на Гаити, бывшей еще островом Эспаньола в те времена, и даже ступени из прославленного собора Девы Марии в Мехико, построенного лет через сорок, — словом, из десятков американских католических церквей, объединенных лишь тем, что ни одна из них не была закончена постройкой позже года тысяча шестьсот тринадцатого. Дата была выбрана очень точно — она золотыми цифрами сияла в русской истории.

Затраты ломбардца окупились, и еще как, — даже если он истратил все свое состояние и залез в долги. Храм Петра Алеута был собран, как и следовало ожидать, близ посольства Аляски, на Пресне, бывшей Красной, а принявший православие Якопо, отныне Яков Павлович, получил титул Великого Ктитора России, что было не сильно ниже звания великого князя. Нетрудно догадаться, откуда взялось его отчество, хоть и был он всего на восемь лет моложе царя.

Занять деньги на народные гуляния у него было проще простого. Но Тимон, обдумывая последствия, вспомнил и то, что подарил банкир России не какие-нибудь иконы, а именно что византийские. А как раз византийская вакханалия бушевала сейчас на площади перед Кремлем по другую сторону реки. Выходило так, что как ты ни поступи, не предав своего царя, ты действуешь против Константинополя.

Против возвращения крестов на Святую Софию и на московские высотки. Против признания первенства греческой церкви над всеми иными. Против почитания имени великого патриарха Константинопольского Фотия I, отвергшего иконоборчество и распознавшего небогоугодную суть установлений Первого Рима, утвердившего истинные основы Православия, еще в девятом веке первым одобрившего крещение россов и тем самым принявшего их под опеку первенствующего над христианским миром Второго Рима, — а вот в современной России понять-то нельзя, канонизирован ли патриарх Фотий: в месяцеслове его имя сорок лет как значится, и основателем русской церкви он вроде бы как считается, — а где тогда акт канонизации?

И где вообще патриарх у империи, добровольно очередной раз отказавшейся иметь собственный патриарший престол, некогда все же учрежденный под давлением будущего царя-ирода Бориса Годунова? Ответ один — в Византии. Следовательно — как некогда должен был быть разрушен Карфаген, так ныне должна быть восстановлена Византия и власть византийских императоров, причем именно последней династии, избранной законно, а не захватившей престол кровавым преступлением, и такая династия есть лишь одна — династия Ласкарисов в лице ее нынешнего главы, Константина Ласкариса (Федорова) и его наследника Василия, и еще у него младший сын тоже есть.

И вот во всем этом исторически-теологическом византийском кошмаре приходилось теперь разбираться главе имперской госбезопасности. Да еще в отсутствие верховного митрополита, бегство которого Тимон в душе осуждал, но мог понять. Достаточно было поставить его на колени посреди Кремля — и все, пиши пропало, признавай и новую наиболее законную древнюю церковь, и новую наиболее законную древнюю династию. И признавай новый герб, воссиявший на греческих хоругвях — золотую трехглавую сову, символ, говорят, тройной мудрости. Где они выцарапали этот символ? А, не все ли равно.