Протей, или Византийский кризис

Те, кто соглашался у Эльдара делать то, что велят, — под угрозой быть отосланным на орехи, — отсылались в лес отнюдь не за сыроежками. Им предписывалось собирать строго и только красные мухоморы, предпочтительно шляпки, и сдавать по весу один к двум: если грибник приносил только их, весу могло быть вдвое меньше, иначе говоря — двенадцать фунтов шляпок — и ты свободен. Не в том смысле свободен, понятно, что вовсе свободен, но до завтра, до восьми утра. А дальше сам знаешь. Грибы круглый год родятся, хороший тут климат.

Вот уже почти двенадцать лет не прекращался труд на грибоварне Слободы. Там, на благо и для спасения России вываривался метамускарин, и нынешним его запасом без труда можно было отравить город, — не с Москву, понятно, но мало бы не показалось. Тем более что яд был устойчив к весьма высокой температуре. Всего-то четверть безвкусной унции на человека — и клиент готов. В порошке это вообще половина чайной ложки. Жаль, лес не мог дать больше сырья. Труд сборщика был не самым тяжким, хотя и мог вызывать подозрения. Хотя у кого, какие подозрения, если выхода отсюда нет ни для кого, кроме офеней, а они — люди святые.

Да и те, кто грибы вываривал и жил особо, на цепях и в ошейниках, помалкивали. Они хорошо знали, что если громко болтать, то очень скоро разделишься на части: ты отдельно и твой язык отдельно, и хорошо, если всего лишь язык. Производство было отлажено, кто работал, тот не мучился и вполне получал по потребностям, каждого из тружеников тут с особым вниманием лечили до последнего, ибо дороги были рабочие руки, ибо так предсказал Гораций, да ведь и не травил тут никто никого, стратегический запас метамускарина предполагалось использовать вовсе не здесь, да и то в крайнем случае. Он и хранился-то в другом месте.

А если кто вел себя неосторожно — кому бы он заявил о недовольстве? Беречь следовало не только язык, но и уши. И те, что у стен. И те, что у тебя. По ним можно навешать. Уязвимое место — ухо. Из Шекспира знаем.

В конце концов, на грибоварне работали только «ухожие». Город не мог себе позволить разбазаривать людские ресурсы. Далеко уйти отсюда, ясное дело, никто не мог. Обжитая территория Кассандровой слободы занимала многие десятки, чуть ли не сотни квадратных верст. На этой территории свободный человек мог делать что угодно, но бродить по всему здешнему миру — разумеется, нет. Слобода со всеми примыкающими угодьями была по периметру опутана спиралями Бруно, что давало еще и стратегический запас металла на случай блокады со стороны Сестробратова, хотя такое и представлялось маловероятным. Человек рано или поздно упирался в забор. А снаружи ограды уже много лет верой и правдой несли сторожевую службу его величества контрактные волки.

Да, конечно. Если Русь располагала совершенно достаточным количеством морд знаменитой секретной породы служебно-бродячая, то здесь собак, которые могли бы одичать, не было, здесь были только волки. С ними надо было установить контакт. Но заведовавший по в Москве питомником кобелей и сук офицерского состава подполковник Арабаджев, уходя на пенсию, сообщил, что можно обратиться в семью Соломон, в которой, — по меньшей мере один в каждом поколении, — рождается волчеуст

, что иудейской религией не воспрещается, ибо не является колдовством, а лишь свидетельствует о генах семьи Соломон из колена Иудина, вот с ними и надо связываться.

Помнится, все эти Иуды и Соломоны царю тогда сильно не понравились, но где взять человека, умеющего говорить с волками. Да еще и волки неправильные — говорят, у них зубов — пятьдесят два, а хромосом — восемьдесят. В хромосомах царь не разбирался, в зубы волкам смотреть тоже не хотел, но без Соломона было не обойтись. Семья вся до последнего человека нашлась в Тель-Авиве и окрестностях, волчеуста, уроженца солнечного Баку, юного сироту по имени Соломон Соломон-оглы Соломон, вычислили два счета, привезли на Кипр, и сделали ему предложение, от которого тот не смог отказаться.

Теперь Соломон, объяснивший, что волчья речь не трудней эскимосского языка, и не зря эскимосы с ними разговаривают, жил на всем казенном в Слободе, имея право не только не ходить в церковь, но и молиться по-своему сколько угодно, а раз уж он бармицву прошел, то и жену ему, если хорошо будет себя вести, тоже обещали. В это он поверил, а попробовал бы не поверить. Он быстро договорился с волками, они тоже очень быстро согласились на государеву службу, — даже уговаривать не пришлось, а что б и не пойти, если всех делов — бегай вдоль спирали да рычи на тех, кто за ней, а раз в день тебе, может, и не лучшей лосятины выкинут, но зато на всех. Может, она и не лосятина, а кого это интересует, если мясо, и не убежит никуда?

Только, получалось, и разницы: там — голодноватые служебно-бродячие собаки. Здесь — добровольно нанявшиеся на службу волки-контрактники. В отличие от людей, они никогда не предавали, не только не хотели, но и не могли предать.