Протекторат (Призрачная реальность)

— Ну, такие глубины человеческого «эго», как постоянная память и подсознание, мне недоступны. В основном я воспринимаю те мысли, которые человек сам осознаёт. Они достаточно чётко сформулированы и упорядочены, их чтение даётся мне без труда — можно сказать, что я просто их слышу. Гораздо сложнее с мыслями, которые мелькают на заднем плане: они как правило сумбурны, отрывочны, беспорядочны, их очень трудно воспринять, а ещё труднее понять. Среди таких мыслей я выделяю особую группу, которую называю личными константами. Это даже не мысли, а скорее некий вид повседневной памяти… нет, скажем так: это то, о чём мы почти никогда специально не думаем, но что постоянно находится на поверхности нашего сознания. Константы несут в себе важнейшую информацию о личности их обладателя — кто он такой, чем занимается, чего хочет от жизни, какие у него интересы, привычки, кого он любит, а кого ненавидит. Чем больше констант мне удаётся выловить и прочитать, тем лучше я узнаю человека.

— Звучит внушительно. И давно вы это умеете?

— Эмоции я воспринимаю с раннего детства. Сколько себя помню, я всегда могла определить, чт'o у человека на душе, радуется он или грустит, лжёт или говорит правду, нравлюсь я ему или нет. Окружающие считали меня просто чутким и восприимчивым ребёнком, никому даже в голову не приходило, что я обладаю какими-то необычными способностями. А первые мысли я прочла лишь в четырнадцать лет, вскоре после смерти матери. В то время я уже была взрослой девочкой и понимала, что об этом никому рассказывать не стоит.

— Именно тогда вы узнали, чем занимается ваш отец?

— Нет, это произошло позже, когда мне было шестнадцать. Я долго не решалась заглянуть в мысли отца, боялась обнаружить там что-то нехорошее. Ведь я постоянно чувствовала его лживость, неискренность, уже годам к десяти я поняла, что он занимается не совсем законными делами… но действительность превзошла самые мрачные ожидания. Полтора года я прожила в настоящем аду, еле дождалась, когда стану совершеннолетней, а потом убежала.

Янг сочувственно кивнул:

— Н-да, вам не позавидуешь. Вы не могли выдать его, так как он ваш отец, и из-за этого чувствовали себя в ответе за все его тёмные делишки. Последние восемь лет вы только тем и занимались, что пытались очистить свою совесть, искупить вину перед обществом.

— Я предпочитаю думать об этом, как о содействии правосудию, — сдержанно произнесла я.

Тем не менее я понимала, что мой собеседник совершенно прав: прежде всего мною двигало чувство вины. Не в силах остановить отца, я находила себе отраду в том, что помогала разоблачать других преступников, предотвращая их дальнейшие злодеяния и, возможно, спасая чьи-то невинные жизни. Это немного успокаивало мою совесть — правда, не так чтобы очень…

Откуда-то послышался тихий писк. Я машинально потянулась к своей сумочке, но оказалось, что звонят не мне. Генри Янг достал из кармана свой комлог и быстро пробежал взглядом текстовое сообщение.

— Лайонел уже явился, — сказал он мне. — Спрашивает, не пригласите ли вы его на чашку чаю.

— Конечно, приглашу. Где же мне деваться! Сейчас я позвоню начальнику охраны и закажу пропуск.

— В этом нет нужды, мисс Виктория. Лайонел уже возле трапа вашей яхты.

Я рассмеялась:

— Это у вас такая семейная традиция, приходить в гости без спросу? Гораздо проще было получить пропуск.

Он ухмыльнулся в ответ и пригладил свои рыжие усы.

— Но ведь нужно же нам хоть время от времени практиковаться, чтобы не терять полезных навыков. — Улыбка исчезла с его лица. — А если серьёзно, то мы не хотим, чтобы вас связывали с нами. Это может вам сильно навредить.

— Спасибо за заботу, — искренне сказала я, поднимаясь с кресла. — Ладно, впускайте Лайонела, а я тем временем позабочусь о чае. Надеюсь, вы сумеете открыть люк и с этой стороны?

— Да уж как-нибудь справлюсь.

Уже через несколько минут Лайонел Янг сидел на диване рядом с Генри и не спеша попивал горячий ароматный чай. Внешне он был очень похож на своего младшего брата: примерно такого же телосложения, с теми же чертами лица и проницательным взглядом широко расставленных глаз, даже б'oроды они носили одинаковые, разве что у Лайонела она была потемнее и местами в ней виднелись серебряные нити ранней седины. Главное же отличие между ними состояло в том, что разум старшего из братьев был для меня открыт.

Пока мы знакомились и обменивались любезностями, я из вежливости воздерживалась от чтения его мыслей, довольствуясь лишь восприятием эмоций. Лайонел был слегка напуган и напряжён, что, впрочем, естественно, но страха как такового он не испытывал. В конце концов, он сам пришёл ко мне, зная, чем это чревато, и у него было достаточно времени, чтобы подготовиться к нашей встрече. Ни враждебности, ни зависти, ни отвращения с его стороны я не чувствовала — то ли их действительно не было, то ли он умело подавлял свои негативные эмоции.