Протяжение точки

Он много переводит, между прочим, и с французского — мелодраму «Благодеяния приобретают сердца». Более остального его прославила переведенная с немецкого «Детская библиотека» Кампе. Интерес морского офицера к творчеству все возрастает; военное дело, напротив, успеха не приносит. В 1790 году — Карамзин во Франции — Шишков воюет с шведом. Кампания выходит неудачной (по мнению нашего героя, всех подвел Чичагов, командовавший в той войне кораблями); в чине капитана второго ранга Шишков окончательно сходит на берег. Теперь его плавание совершается только пером по бумаге.

Решительный успех ждет Шишкова при императоре Павле Петровиче. Не иначе средиземноморские утопии Шишкова нашли в лице Павла благодарного слушателя; император был с географией в отношениях наполовину сомнамбулических. Идеалы и химеры имели для обоих вес больший, нежели веления реальности. Сошлись два метафизика, горящие душой; повышение следует за повышением. В 1796 году Шишков избран членом российской Академии; он погружается с головой в изучение церковно-славянского языка — вот когда он к нему склонился бесповоротно. Это еще раз говорит о том, что Шишков совершал поход вокруг Европы человеком в достаточной мере непредубежденным: не оттого он так увидел войну с турками и французами, что в юности начитался церковных книг — такова была сама эта война, разворачивающая перед глазами наблюдателя исчезнувшие, но притом более, нежели реальные, пространства. Теперь, академиком, любимцем императора, Павла Шишков начинает переводить эти видения в слово, полагая, что русское слово его усилиями прозреет в южном направлении, в том правильном, русско-греческом пространстве. Он руководит целым направлением в науке, «этимологическим», в то время модным (вскоре признанным антинаучным, неосновательным, до крайности политизированным).

Вдруг (главное слово в грамматике императора Павла — «вдруг») наступают опала и отлучение от двора. Впрочем, без повреждения в чине, напротив: именно в этот момент Шишков получает вице-адмиральский чин. Павел от Греции поворотил взор свой в Европу: с юга на запад; новые замыслы захватили его горячее воображение. Им не суждено было сбыться: 1 марта 1801 года он был убит заговорщиками.

При воцарении императора Александра I адмирал Шишков всерьез ждет министерского поста, но его получает Чичагов. После этого службу длить невозможно; адмирал всерьез и надолго делается литератором. Можно представить его писательскую программу — по «географическому» направлению. Она довольно знаменита: это «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» (1803 год). Шишков ратовал за повсеместное внедрение основ церковно-славянского языка, или, в настоящем контексте, насаждение в народное сознание греческой ментальной «оптики».

По новым временам она была совершенно неуместна. На высоте, в том числе в области слова, были новаторы и первым среди них — «фокусник» Карамзин, переписывающий (переменяющий) на европейский манер историю государства Российского. Можно представить реакцию Шишкова на эту его профранцузскую историческую стратегию. Шишков видит в Карамзине главного противника и начинает с ним войну по всем правилам военной тактики.

Между прочим, перу его принадлежит — переведенный с французского — классический, многократно изданный труд «Морская тактика» (почему не грамматика? там и тут о бумажном пространстве) — Шишков знает, как воевать с французами.

Начинается горячая, но при этом «стереометрически» странная война. Противники плавают как будто по разным морям, наблюдают вместо соперников бумажных двойников, двигаются и действуют в разных пространствах. При этом язвят друг друга болезненно и явно, бьются всерьез.

* * *

Отчего готовящийся к новому изданию русский язык оказался не в состоянии удержать оба их направления, «западное» и «южное»? Теперь это невозможно, и даже вообразить, как этот сделать, невозможно, потому что теперь мы говорим и мыслим на языке победителей — центростремительном, «сухопутном» карамзинском языке.

Два путешественника не смогли между собой договориться. Парадокс в том, что они не так уж разно говорили, да и писали примерно одинаково. Их развела и столкнула лбами разная оптика сознания. В результате две части русского языка перессорились между собой в борьбе за власть, не составили общего целого. Удивительно и печально то, что, получивший эту изначальную пробоину, наш язык по сей день так и не научился путешествовать морем. Рассказ о путешествии он норовит переложить в роман.

Русский язык не освоил вполне темы моря, у него налицо морская болезнь, водобоязнь и упоение сушей.

Это не значит, что сейчас, задним числом, я бы предпочел Шишкова — вот уж нет! Для моей утопии нужны оба героя. Нужны все направления и словесные румбы. Интересен пространственно полный, «зрячий» язык, обустроенный по принципу мира, а не привычной нам перманентной литературной войны.

V