Протяжение точки

Стать царем, стать таким «Я», от которого остальной мир откладывается зависимыми, вторичными проекциями: вот что нашептывает младенцу Павлу дедовская русская люлька. Она растит царя, то есть в данном случае — солипсиста, супостата, деспота, не принимающего и не понимающего никакого другого мнения, как только своего. Разумеется, это колдовское действие люльки имеет силу лишь в том случае, если в самом деле в ней растет царский сын: мир вокруг него и далее остается достаточно пластичен, чтобы сохранять у царевича ощущение «бытия в люльке».

И вот вырастает царский сын, Павел: хилый, нервный, и вместе с тем уверенный, что мир должен вращаться вокруг него, — и попадает в ситуацию безвластия, когда мать-императрица, у которой его отобрали, ненавидит и боится его как законного наследника (сама она правит незаконно, потому что убила отца его). Мать, Екатерина, боится и потому отнимает у Павла всякую возможность власти. И тогда, расщепленный этой ситуацией, когда за ним право центра, юридическое и телесное, присвоенное ему матрицей-люлькой, а он лишен этого права, он обесцентрен — русский царь неизбежно вырастает эксцентриком, не просто супостатом, но психопатом, ежесекундно меняющим свое мнение, смешным и страшным одновременно, которого милость и немилость одинаково пугают подданных, и остается только дождаться, когда обстоятельства судьбы, болезнь или заговор уберут его с трона. Он это понимает и оттого делается вдвое страшен и эксцентричен. В этом случае вырастает (встает из люльки) хорошо нам знакомый император Павел I.

В свою очередь его сын, «мальчик в кубе», Александр, растет согласно противоположному сюжету. Его обстоит прочное, надежное пространство; воплощенный порядок для него ровно распространен во все стороны света — о том, чтобы все вокруг было в порядке, позаботится педантичная бабушка-немка. Мир, его обстоящий, не подвешен на один крюк, не зависит в своем устройстве от одной точки (от воли одного человека), и потому нет телесной — несознаваемой, абсолютной — надобности в овладении этой центральной точкой. Мальчик, растущий в кубе, заведомо не столько царь, не столько монархист, сколько своего рода республиканец, — правда, такой республиканец, которому не входит в голову, что для поддержания окружающего «кубического» порядка необходимо совершать постоянные и неустанные усилия: все и так стоит как надо.

При этом бабушкино «как надо» имеет свою изнанку — не так-то и комфортно пространство, идеальному обустройству которого все вокруг посвящено. Если разобраться, изначально это пространство ужасно, потому что в первую очередь ужасно и неверно то, что ребенка отняли у матери и не дали ему привыкнуть к опасному внешнему пространству, но сразу поместили его, как в аквариум, в клетку пространства, да еще и выставили в этой клетке, точно зверя, всем напоказ. И еще: он никакой не республиканец, этот мальчик в кубе — он русский царевич. Ему дулжно, хочет он этого или нет, встать в центр бытия, повиснуть на царском «крюке» и следить за тем, чтобы все вокруг совершалось согласно его монаршей воле, независимо от того, есть у него эта воля или нет.

Александр растет в раздвоении, принципиально отличном от того, в котором рос его отец. У него все идеально устроено снаружи, внутри же — а что у него внутри? Неизвестно.

И вот он научается играть в прятки, сам, без матери, сначала неосознанно, затем осознанно — последовательно, по-немецки педантично, обнаруживая упорство и волю, которую трудно угадать за его ангельской наружностью, и в итоге достигает в искусстве пряток выдающегося успеха, чем пользуется затем всю свою жизнь. Он зарабатывает в мире прозвище Северный Сфинкс, оттого, что никто не может угадать его реальных намерений, начинает и отменяет реформы, побеждает Наполеона, управляет империей, но на деле, стоит только приглядеться к нему повнимательнее, скоро становится ясно, что он не столько правит, сколько заворачивается все плотнее в свои царские одежды. С каждым днем, с каждым годом Александр делается все менее виден, пока не исчезает окончательно. И как еще исчезает! Будто бы умирает, но так странно и «неубедительно», что по сей день идут споры, умер он или идеально спрятался: исчез, к примеру, и явился в Сибири святым старцем Федором Кузьмичом.

Так мальчик, выросший на сквозном свету, под пыткою пространства — в кубе — становится хорошо нам знакомым императором Александром I.

Таковы Павел и Александр, первый из люльки (сферы), второй из железной кроватки (куба).

До чего удобен пространственный детерминизм! Не нужно знаков Зодиака, числом двенадцать, ни хиромантии, ни метоскопии, ничего — достаточно знать, в какой кроватке ты спал в детстве, круглой или квадратной. Выбираем одно из двух: проще некуда, далее жизнь прописывается как будто сама собой.