Против часовой стрелки

Понеслось обычное для такого случая винно — водочное возлияние. Жуки в муравейнике, муравьи в жучатнике. А если говорить правду, если по справедливости, то зря он к гостям придирается. Все люди не без комплексов и, может быть, даже меньше лицемерят, чем он сам, за исключением исторички. Она машет берестяной ладошкой: «Я пришла для того, чтобы полюбоваться женихом и невестой. А выпью только капельку для проформы и сыта уже, я ведь на диете». Физрук Филиппенко глядел в тарелку, словно подсчитывал, сколько все это стоит. Жених прямой, ровно уложены волосы. Такой долго цацкаться не будет, несмотря на недавнее заверение, совсем дочь заберет. «Ума — ума», — вздохнул баян. Баяниста неизвестно кто позвал. Совсем незнакомый. Глаза нагловатые. Он побывал на многих свадьбах, днях рождения, юбилеях и теперь смотрит на гостей, как врач на никуда негодных пациентов. «Ума — ума». Старая песня «Обручальное кольцо». Жена что-то щебечет на ухо трудовику Максимову Павлу Петровичу. Он саркастически улыбается, но для жены Калачева этот сарказм незаметен. Плаксивый голос исторички протянул «Го — орь — ко!» «Го — орь — ко!» — откликнулись. Поцелуй. Аккуратный, рафинированный поцелуй автоэлектрика и простодушной дочери. «Ума — ума». Глаза у баяниста остекленели, и он превратился в игровой автомат. Опять стопка, опять «горько». Потом поздравляли, кидали в корзинку деньги. Кто как. Кто стеснительно, незаметно, кто с купеческим размахом, вроде облагодетельствовал. Физрук Филиппенко долго нюхал свои зеленые ассигнации, словно напоследок хотел выбрать из них весь запах, как кофеин из восточных зерен, потом вложил деньги в корзину. «Ты в судьбы моей скрещенье, о — обручальное кольцо». «Ума — ума». Топали долго. Только стайка девчонок в углу щебетала, радовалась своему да иногда с удивлением оглядывали девушки всех пьяных теток и дядек.

— А ведь невеста-то у нас — пианистка, — отвернувшись от Татьяны Калачевой, подал голос учитель труда Максимов.

— Сы — ыграй что-нибудь! — зааплодировали за столом. Какой-то незнакомый мужик поднял вверх палец с грязным ногтем:

— Полоне — с-с Огинского!

«Только не полонез, — испугался Калачев, — неужели она так поступит. Полонез среди этих рож?»

Лена вышла из-за стола, поправила свое белое, в люрексе, длинное платье и провела по лицам гостей своим электрическим счастливым взглядом. Она извинилась:

— Какой может быть полонез? Вы хотите, чтобы я разревелась? Прощание с молодостью?

Ее поддержал добродушный фотокор Земнухов:

— Конечно, веселое, — он погладил ладошками свои пухлые щеки и стал протискиваться в угол прихожей, где стоял его кофр с аппаратурой. Леночка заиграла какого- то «чижика — пыжика» или фабрично — заводское что-то. Она откидывала назад свои рассыпчатые волосы, трясла головой так мило и так обреченно. Гости занимались кто чем: кто царапал вилкой капусту и ронял салат на скатерть, кто грыз пережаренную румяную куриную ножку. Физрук Филиппенко целовался с соседкой Подлетаевой, роскошной дамой в черном гладком платье. Некоторые притопывали ногами и хлопали в ладоши. Земнухов все эти эпизоды сфотографировал. Мил. Мил. Очень. Он сказанул: «Для памяти».

— На цветную снимаешь? — всхлипнула историчка.

У Калачева опять жестоко зачесалась голова. Кто — то

предложил поиграть в лотерею. А Калачев поспешил в это время, пока все заняты, в ванную. Надо умыться, голова покоя не дает — чешется. Но когда он захлопнул за собой дверь ванной, отвернул кран и взглянул на себя в зеркало, то застыл в изумлении. Может быть, для других это было незаметно, но он увидел нечто чудовищное. Голова его покрывалась именно там, где была лысина, где была пустыня Гоби…

— Вот тебе раз! — испугался он, да, да, испугался, ведь это чертовщина какая-то. Лезут. Растут! Он ущипнул новый волосок, выдернул его — больно. Врос крепко. Это были младенческие волосы. Пушок, что ли? В этой глупейшей обстановке он пощупал темечко. Может, и там кости нет, опять родничок появился. Кость была. Смущенный Калачев вернулся в зал к гостям и уже весь вечер голову держал прямо, ничего не ел, чтобы не склоняться к тарелке. Опасался того, что увидят пушок. Однако выпил он в этот вечер изрядно.