Против часовой стрелки

Калачев написал на листке: «Отношения с дочерью». И цифру «3». Лена знает, бесспорно знает. Мать ей рассказала. Но Лена никогда не заводит об этом разговор. Только она с жалостью смотрит на меня. А чего жалеть- то? Скоро он приблизится к дочернему возрасту и тогда отцепит, выкинет часы, вот и вся недолга. «Не надо печалиться, вся жизнь впереди», — так пели в его юности. Лена знает о чудесах. И ничего не выдает своему Толику. Калачев понял, наконец, что ее замужество — элементарный зов плоти. А любит Лена одну себя. В себе — отца своего и мать. Нормально. Справедливо. Только в себе и надо любить, а не внешне, показушно. Калачев написал цифру «4» и остановил взгляд на стопке тетрадей, неровной стопке. «4» — это отношения с учителями, учениками, соседями. Тут — абсолютная тайна. И маленькие хитрости. Реже надо бриться, от этого лицо сереет, надо быть небрежным, неаккуратным в одежде. Ну, а что на голове густая растительность? Так это прекрасный подарок историчке. Как только она заметила роскошные волосы на голове Калачева, так сразу воткнула в него тонкий палец: «А что я вам доказывала? Вот оно — влияние Кашпировского! Сказывается через четыре месяца…»

Анна Ивановна минут пять глядела на Калачева влюбленными глазами.

Одиннадцатиклассников не так-то просто провести. Калачев узнал, что все его метаморфозы девушки объяснили странным образом: «Сделал пластическую операцию». Говорят, что есть такой дорогой и тайный кабинет в глазном центре Федорова. И в этом тайном кабинете за большие деньги делают операции, совершенно изменяют личность человека в лучшую сторону. Аппаратура там, разумеется, японская. Они, японцы, до всего додумаются.

Не так-то просто, оказалось, лупить правду — матку. Попробовал. Калачев решил раздать всем сестрам по серьгам. Анне Ивановне он было всыпал по первое число. Злая она, завистливая, не любит детей. И вообще — бездарность, поденщица. Планы уроков у нее допотопные, еще в пединституте писанные. Когда Калачев говорил это при всех, Анна Ивановна дула на воздух, как бы отталкивая ртом калачевские оскорбления. Она отворачивала свой остренький носик к большой батарее водяного отопления и молчала. Все молчали. И Калачеву от этого молчания стало неловко. Было бы совершенно по — иному, если бы она накинулась на Владимира Петровича и закидала бы его булыжниками. Не произошло такого. Учителю труда Павлу Петровичу Максимову он прочитал свое откровение равнодушным голосом прямо в ухо, когда зашел в мастерскую к трудовику: «Разве можно жить, презирая людей? А тем более работать в школе! Ведь дети — еще не оформившиеся существа». Сам Калачев недавно был таким, как Максимов. Павел пожал плечами: «Ты что это сегодня, Владимир Петрович, в философском настроении? А за что ты мне прикажешь любить людей? И так мы слишком много любим: родину, мать, жену, детей своих… Только блаженные, глупенькие всех любят. А любимые в ответ — по башке гвоздодерами. Вот я знаю такого человека, который очень любил свою мать, так любил, что для ее и своего удобства отправил родительницу в дом престарелых. Там она вскоре и зачахла. Ни разу матушку любимое чадо не посетило. И еще я знаю одну мамашу, которая страстно любила свою дочь. Но у нее было хобби покрасивее наряжаться. Однажды в ее дом пришла портниха и принесла ей платье, цветочками такими яркими. Чадолюбивой женщины дома не оказалось. Портниха и оставила платье дочке — куколке: передай, мол. Дочка, лет пяти, не больше, несмышленая, отыскала ножницы и вырезала несколько цветочков из нового маминого платья. Думала, что так будет красивее, думала сделать маме приятное. А мать вернулась домой, увидела дочкины художества и тоже за ножницы схватилась, стала хлестать ими по пальцам своей куколки. Остервенела. От ярости потом сама сознание потеряла. Произошло заражение. Кисти рук у девочки пришлось хирургам отнять, чтобы зараза дальше не полезла. Мать посадили в тюрьму. Немного дали. Объяснили это тем, что в трансе была. Вот вы меня, Владимир Петрович, заставляете любить всех подряд», — и учитель труда еще раз поднял плечи.

— Сколько можно рассказывать о своем брате — хапу- ге? — вскричал в этот же день Калачев на физрука Филиппенко. — Кто вам мешает: заводите и себе поросят, стройте дворцы, покупайте себе «Мерседесы». Не завидуйте.

— Я для порядка сообщаю вам об этом, — проворчал миролюбивый Филиппенко.