Против князя Владимира. Книга первая. За Новгород (СИ)

Их распри не составляли для всех тайны, они уже становились посмешищем, причем чаще он, чем недруги. Когда людям приходилось выбирать между ними, то отдавали предпочтение давно известным мужам, чем залетному молодцу, появившемуся невесть когда, хотя и признавали в нем какие-то достоинства. Так не могло продолжаться вечно, однажды у Варяжко лопнуло терпение после выходки старого маразматика — так про себя он называл Возгаря, самого старшего в совете, к тому же самого склочного, и поддержавшего того, как всегда, тысяцкого, огульно обвинивших его в растрате денег. Решился на радикальный шаг — вывести обоих из игры, скомпрометировать без надежды обелиться.

Уже не первый день собирал о них информацию — все, что удавалось узнать по разным каналам. По крохам, даже слухам, а потом перепроверял доступными мерами. Как когда-то на службе у посадника, нанял доносчиков посмышленнее, готовых за плату разузнать о ком угодно, сам сводил знакомство с людьми, знавших не понаслышке о тысяцком и старейшине. Варяжко давно утвердился в мысли, что нет безгрешных людей — по крайней мере, среди тех, с кем ему пришлось общаться. Стоит покопаться поглубже, то о любом можно разузнать нечто неблаговидное, в чем невозможно самим сознаться людям.

О подопечных собранные сведения говорили однозначно — им есть что скрывать. Пусть у каждого свои грехи, но если их преподнести важным людям умеючи, то стыда не оберешься. Такое и простому смерду зазорно, а что говорить о первых мужах города! У тысяцкого обнаружилось мздоимство — брал откуп с купцов и оружейников за заказываемое для ополчения снаряжение. Но и того мало, грешил медовухой — каждый вечер напивался в стельку, хотя на службе появлялся трезвым. В нынешние же время пьянство считалось непозволительной слабостью для мужа, хмельное дозволялось разве что на праздники. Старейшина же оказался еще тем блудником, причем приводили ему совсем еще детей, как девочек, так и мальчиков — не гнушался содомией!

Найти компромат — полдела, теперь следовало распорядиться им правильно. Первую мысль — передать Росславу и совету старейшин, отмел сразу. Неизвестно, как посмотрят важные мужи на доносительство против двух из них — могут замять порочащее их дело, решат втихомолку между собой. Ему же, вероятнее всего, устроят обструкцию — вынес сор из избы. Потому решил пустить информацию в народ — уж такую люди не замолчат, да еще на самых видных в городе мужей. Через своих агентов запустил слух о прегрешениях недругов — со всеми подробностями, с конкретными именами и фактами. Уже через день о них говорили на каждом углу, люди дополняли своими домыслами, так что герои этих слухов предстали едва ли не исчадиями Чернобога — злейшего из всех богов, пожирающего невинных младенцев и насылающего напасти на род людской.

Еще через день народ потребовал крови — наказания злодеев. Как ни старались власть имущие замолчать, переждать поднявшуюся бучу, но когда люди учинили спрос за них — почему до сих пор не взыскали строго? — пришлось совету старейшин и посаднику принять меры к провинившимся. Основные факты, если не считать домыслы, подтвердились — проверить их не составило большего труда, коль замешанные в них люди названы поименно. Так что и того, и другого убрали из власти, хотя оба упорствовали до последнего, не признавая вину. Взяли с них еще поборы за причиненные убытки и виру пострадавшим. Но тем для бывших мужей не обошлось — никто не хотел водиться с ними и их семьями, обходили, как зачумленных, только плевались в их сторону.

Не помогло прошедшее время — даже спустя месяц люди не простили им злодеяний, а Возгаря прокляли как губителя детских душ. Кончилась история печально для обоих. Дробн запил, уже не скрываясь — появлялся во хмелю средь бела дня, сидел в кабаке в компании таких же выпивох, напиваясь до невменяемости, а после спал на земле, не дойдя до дома. Совсем уже скоро нельзя было признать в жалком пропойце некогда важного мужа, своим опустившимся видом вызывал у людей омерзение. Возгарю же досталась иная доля — его тело с проломленной головой нашли в пруду неподалеку от своих хором. Как же он оказался там, кто напал на него — так и осталось тайной. Но никто не пожалел о гибели старика, даже родные дети — не проронили и слезинки, когда предавали прах очищающему огню и справляли тризну.

Варяжко замечал обращенные на него подозрительные взгляды старших мужей, сомнения, но напрямую спросить о причастности к незавидной судьбе бывших недругов те не решились. Понимали, что неспроста пошла травля видных людей, кто-то хорошо подготовил ее, но прямых улик, указывающих на него, не имели. Задираться же без основания, по-видимому, посчитали опасным — пример тому видели перед глазами. Сам Варяжко жалости к пострадавшим мужам или раскаяния за совершенное с ними не испытывал — если уж надумал покончить с врагом, то лишних переживаний не должно быть, также, как в бою.