Против «мессеров» и «сейбров»

Перед расставанием Голубов предложил мне ехать с ним в 18-й гвардейский полк. Но, как ни соблазнительно было это предложение, я уже прирос душой к своему 19-му Краснознаменному полку, в котором провел уже месяцы, где остались боевые товарищи, с которыми я делил фронтовые тягости.

Прогулки в тенистом парке, купание и загорание на берегу небольшой речки дали поразительные результаты. На новую медкомиссию я пришел уже без палки. Впрочем, честнее будет сказать, что я оставил ее за дверью, так как бросать ее я мог только на непродолжительное время. Члены медкомиссии долго сомневались, меня переспрашивали, заставляли приседать, но, учтя мои просьбы, все же признали годным к летной работе без ограничений. На другой же день я помчался в управление кадров ВВС. Зная по рассказам других бывших в госпитале летчиков, что мой полк находится возле Варшавы, я просился только туда. Но на кадровиков никакие мои мольбы не подействовали, и я получил назначение во 2-ю воздушную армию. Секрет, которого я тогда не знал, был в том, что в госпиталь я был привезен с Украины, из 2-й воздушной армии и поэтому должен быть снова направлен именно туда. То, что мой полк был переброшен на 1-й Белорусский фронт в Польшу, для кадровиков не имело никакого значения. Я же не знал всех тонкостей кадровых решений, негодовал, возмущался, но сделать ничего не мог. Офицер-кадровик сказал, что он и так делает для меня большое снисхождение, а если я недоволен, то он может отправить меня в запасной полк. Такая перспектива сразу отрезвила меня, и я вышел из управления кадров ВВС на улицу: в кармане у меня лежали проездные билеты до Львова и направление в гостиницу.

Время было к вечеру, поезда на Львов, куда была выписана моя командировочная, не оказалось, и я поехал в гостиницу для летчиков, куда было выписано направление. Находилась она где-то на Центральном аэродроме. За ужином в столовой я случайно разговорился с группой летчиков. Оказалось, что это экипаж бомбардировщика ДБ-3Ф[3], вылетающий на следующий день в Барановичи. Меня сразу охватило неодолимое желание лететь с ними: ведь это больше половины расстояния до моего полка! Все остальное у меня сразу вылетело из головы, и я начал слезно упрашивать летчиков взять меня с собой.

Не помню уже, что я тогда говорил, но время было военное, летчики были ребята отчаянные и, видимо, считали, что дальше фронта их в любом случае не пошлют. В итоге на другой день меня засунули в бомболюк. Летчики пошутили, что сбрасывать меня не будут, но посоветовали на всякий случай привязаться к какому-то рычагу, куда подвешиваются авиабомбы.

Взревев моторами, самолет начал разбег. В железном пространстве, казавшемся мне чем-то вроде удлиненной большой бочки, меня бросало вверх и вниз. Я отчаянно уцепился за бомбодержатели, чтобы преждевременно не упасть на створки бомболюка, но после отрыва тряска кончилась, и мое настроение сразу поднялось. Моторы мерно гудели, и, хотя ничего не было видно, я по времени представлял себе, где мы находимся. Прошел час, под нами уже должна была быть Вязьма, но начавшийся холод заставил меня съеживаться все сильнее. Летчики почему-то набрали большую высоту, и дышать становилось все труднее, не хватало кислорода. Я был в простой гимнастерке, а снаружи (и постепенно внутри самолета) температура упала до минусовой: было не менее пяти градусов мороза. К третьему часу полета я стал чуть ли не сосулькой, хотя непрерывно растирал себе и руки, и ноги, и особенно уши и пальцы рук и ног.

Наконец самолет пошел на снижение. Металл в бомболюке сразу покрылся инеем, а я постепенно начал отогреваться. Самолет вздрогнул – выпущены шасси, затем щитки. Наконец легкий удар и тряска: самолет бежит по аэродрому. Затем рулежка, и все смолкает.

Слышу голоса:

– Держись, сейчас будем открывать люк!

Створки пошли вниз, я отцепляюсь от бомбодержателей и медленно сползаю вниз, затем прыгаю на землю. Горячо благодарю новых друзей, жму руки, они желают мне успешно завершить мой поиск.

С аэродрома я иду на железнодорожную станцию и там узнаю, что вечером на Брест уходит поезд. Время идет медленно, но вот и посадка. Вагоны битком набиты солдатами, офицерами – мест нет совершенно! Наконец мне удается забраться на подножку. Узнав, что я летчик и еду из госпиталя на фронт, солдаты теснятся и пропускают меня в вагон. Все полки заняты, но кто-то помогает мне забраться вверх на то располагающееся над проходом место, куда обычно кладут вещи. Я, скорчившись в три погибели, залезаю туда и кое-как устраиваюсь. Поезд идет медленно, часто останавливается. В полудремоте-полусне медленно проходит ночь, и утром мы прибываем в Брест.