Против «мессеров» и «сейбров»

Пара Кожедуба с левым разворотом понеслась вниз. Внизу две группы по четыре звена в каждой: всего 32 самолета «Фокке-Вульф-190». У каждого шесть пушек – значит, всего почти 200 орудий. Нас 6 самолетов – 12 пушек, но у нас превосходство в скорости и внезапность. Кожедуб, снизившись, проскакивает под немецкими самолетами и расстреливает ведущего. Тот взрывается. Один из немцев открывает огонь по Кожедубу – на его самолете видны взрывы. Но Громаковский не зевает и почти в упор расстреливает немца! Куманичкин атакует второе звено, сбивает ведущего, я стреляю по ведомому, тот уходит вниз. Стеценко атакует замыкающее звено. Немцы торопливо бросают бомбы и пытаются обороняться. Наша группа попарно, используя запас скорости, выходит вверх и атакует подошедшую вторую группу противника. Кожедуб сбивает второго, затем третьего. Куманичкин и я стреляем по нескольким «фокке-вульфам». Бой превращается в схватки отдельных самолетов и пар. В этом хороводе или карусели каждый выбирает себе ближайшую цель, атакует ее, ведет огонь и, не дожидаясь результата, отворачивает, выходя из-под атаки. Уже горят несколько немецких самолетов, их черные дымные полосы тянутся за немцами к земле, заканчиваясь взрывами. Иногда вспыхивают купола парашютов. Но даже горящие немцы еще опасны. На это купился Гриша Орлов. Он поджигает немецкий самолет, и тот, накренившись, с дымом начинает снижаться. Гриша бросает его и начинает вести огонь по следующему самолету, но в этот момент горящий немец выправляет свой самолет и, пропустив вперед Гришу, с близкой дистанции, в упор, расстреливает его и взрывается сам... Оба самолета падают почти рядом. Гриша не успевает выпрыгнуть и погибает.

Горящие самолеты, взрывы действуют на немцев, и, хотя их еще много, они разворачиваются и, пикируя, снижаются до бреющего и уходят на запад. Поле боя остается за нами. Куманичкин делает несколько разворотов, как бы желая убедиться, что в воздухе никого нет, и мы уходим за Одер к себе на аэродром.

Дома мы подсчитываем результаты: Кожедуб сбил три самолета, сам отделался несколькими пробоинами в хвосте самолета, Громаковский – два, Куманичкин, Стеценко, Орлов – по одному. Лишь потом мы узнаем, что на плацдарме было сбито и упало 16 «фокке-вульфов» – и это не считая тех, кто, недобитый, наверняка упал по дороге домой. Восемь самолетов не засчитываются никому и считаются «групповыми победами». Командующий армии генерал Берзарин, бывший на плацдарме, прислал благодарность за такой, как он написал, «беспримерный бой» и, как говорят, доложил лично Сталину. Куманичкин же выразился проще:

– За такой бой раньше ордена давали, а сейчас нам даже сбитые самолеты не засчитали!

Самое удивительное, что было в нашей авиации и особенно в нашем полку, так это засчитывание сбитых самолетов. Одного доклада летчика было мало. Нужно было обязательно подтверждение наземных войск или снимок фотопулемета с горящим самолетом и подтверждение группы летчиков. Поэтому многие сбитые самолеты нам не засчитывались. К награждению командир нашего полка подходил еще строже. Поэтому Куманичкина, сбившего 30 немецких самолетов, он так и не представил к званию дважды Героя. Награждение орденами тоже делалось произвольно, не по количеству сбитых самолетов. Впрочем, достаточно скоро мне наконец-то присвоили звание лейтенанта (до этого я так и ходил младшим лейтенантом) и вручили орден Красного Знамени.

На следующий день у Кожедуба заболел ведомый Дмитрий Титаренко, а у Куманичкина механики меняли мотор на самолете. Кожедуб нашел выход:

– Байда, полетим со мной? Кума, не возражаешь?

Сказал он так потому, что в обиходе у Куманичкина действительно был другой позывной: не «Барон», а «Кума». Куманичкин, конечно, не возражал, а я тем более.

Во все времена для большинства летчиков каждый полет представлял наслаждение. В воздухе чувствуешь себя сверхчеловеком. В левой руке сектор газа: движение им – и сразу тысяча лошадей несут тебя вперед. Куда там чудо-тройка, такие скорости ей и не снились! В правой руке у тебя ручка управления самолетом. Чуть нажмешь на нее – самолет опускает нос, переходит на пикирование. Возьмешь на себя – самолет лезет вверх. Отклонишь ручку влево или вправо – самолет послушно наклоняется в ту же сторону. Нажимаешь ногами на педали, левая, скажем, идет вперед, правая назад – самолет тотчас разворачивается влево.

Нет, такие чувства можно испытать только на самолете, да не на каком-то там бомбардировщике, где вместо ручки штурвал, как на корабле, а только на истребителе. Конечно, истребители Яковлева были маневреннее нашего «лавочкина», но у нас были и преимущества. Нам не так страшны были попадания в мотор (воздушное охлаждение было проще и надежнее водяного), а вооружение было мощнее.