Против правил (сборник)

«Конец – делу венец» – уже похуже. Панковская коммуна в Берлине, куда попадает интеллигентная, робкая девочка. Это – немецкая панковская коммуна, поэтому подворовывают и балду гоняют они спорадически, а так-то взяли кредит, на этот кредит приобрели кораблик на Шпрее, приводят его в порядок, драют, чистят, чинят, чтобы потом починенный и отдраенный кораблик продать. Однако ж это все-таки панковская коммуна, поэтому в первую же ночь интеллигентную робкую девочку атаман, что ли, в общем, лидер коммуны трахает.

У девочки в результате ребенок. Она стесняется говорить, что беременна. И аборт делать боится. Рассказывает только своей подруге. Дальше начинается фантастика для нашей, российской жизни, но Юлия фон Гейнц – из дворянской, западно-берлинской, с жесткими традициями и условностями семьи, удравшая в панковскую коммуну – уверяет, что материал фильма почти автобиографический. Такой случай имел место быть с ее подругами. В скобках заметим: «фон», пусть и не барон, куда как ощутим в фильме прусской дворянки про берлинских панков. Поразительная, мимозистая, до вздрога брезгливость в соединении с такой же жизнестойкостью. Дворянка в панковской коммуне сразу выявляет главные особенности этого сословия: нежная кожа и крепкая кость. Поморщится, но… выживет. Первый фильм Юлии фон Гейнц был про современную дворянскую семью в Западном Берлине, про ее нелепые условности, спесь и оторванность от жизни. Это был документальный фильм. Художественный, стало быть, получился про погруженность в жизнь и про отсутствие каких бы то ни было условностей. В чем, как вы сами понимаете, тоже ничего хорошего нет.

Долго пересказывать все особенности социальной политики в Берлине не будем, но, в общем, две 15-летние девчушки под будущего ребенка получают двухкомнатную квартиру. Далеко от центра, конечно, и захезанную, до последней степени, и дверь можно ногой вышибить (что и происходит впоследствии), но… квартиру. Получают они такую квартирку благодаря тамошней комиссии по делам несовершеннолетних. Браво, комиссия! Одна из девчушек ребятенка рожает, и они принимаются ребенка растить.

Мужики им совершенно ни к чему. Только мешают. Когда один из нас (в смысле, мужиков) устраивает скандал с вышибанием ногой двери, ребенок в результате чуть не гибнет. Но девки его выхаживают и дальше собираются растить без привлечения мужского элемента. На прямой вопрос о мужененавистничестве своего фильма Юлия фон Гейнц ответила презрительным фырком, мол, все критики почему-то в это только и упираются. Почему мужененавистничество? У нее, например, муж и двое детей. Нет, это не мужененавистничество, это просто констатация факта: женщины не столько угнетаемы другими, сколько сами себя угнетают.

Лицо у Юлии фон Гейнц – удивительное. Долго не можешь сообразить, где же ты это лицо видел, а потом соображаешь: в Пинакотеке! На старых немецких картинах. Вообще на старых картинах. Переодень ее из джинсов и джемпера в роброны и кринолины – будет смотреться так, словно там и родилась, в робронах и кринолинах, а уж потом перебралась к лихим ребятам из предместий, ударом ноги вышибающим двери, чтобы выяснить, от кого вот этот ребенок и кто его из вас, баб, родил?

Макс Маннхаймер. Он живет в Мюнхене. И фильм про него сняли в Мюнхене. Он – один из немногих оставшихся в живых узников Освенцима и Дахау. Дахау – пригород Мюнхена. Одна из улиц города так и называется Дахауэрштрассе, ибо упирается туда, в пригород вроде нашего Купчина, где был устроен один из первых концлагерей. Маннхаймер был на фильме, снятом про него. Der weisse Rabe – Max Mannheimer («Белый ворон – Макс Маннхаймер») – так называется фильм. Старый седой человек рассказывает все то, что не может забыть.

Иногда шутит, иногда сдерживает слезы, иногда дает точную справку. После фильма я подошел к нему и обратился по-немецки. Он внимательно выслушал мой немецкий и, усмехнувшись, заговорил по-русски. Я изумился. Он пояснил: «У меня в Освенциме был друг. Он никаких языков, кроме русского не знал. А вообще я знаю польский, чешский, новоеврейский, английский… Я в Освенциме эти языки узнал». Я поинтересовался, не устал ли он. Он объяснил: «Если до 90 не устал, значит, уже не устану, а вообще мозг в ногах, если ноги держат, значит, все нормально».

Пакт с дьяволом. Случайно, закономерно, сознательно, подсознательно, но три самых характерных фильма мюнхенского фестиваля оказались про пакт с дьяволом, про договор со злом. Один – уморительная страшилка Терри Гилльяма «Воображариум доктора Парнассуса», которой и открылся кинофестиваль. Дьявола в этом фильме играет Том Уэйтс. И лучшего дьявола я до сих пор не видал. Он такой потертый, трепаный, грязный, даром что в котелке и с сигарой. Просто замечательный дьявол из воландовской свиты. Буддийского монаха, который вечно заключает с дьяволом пари и никак не может выиграть – впрочем, и проиграть тоже не может, – играет Кристофер Пламмер. Это не так хорошо, но тоже славно.