Против Сентября

– Он окружил себя городками… маленькими, крошечными городишками, каждый из которых был просто очарователен… странник шел к Таймбургу, но на пути ему встречались дивные города – один за другим, один за другим, в каждом городе таилась поэзия, в каждом переулке – легенда, в каждом приоткрытом окне – увлекательная история на целую книгу. Рано или поздно путник забывал, куда и зачем он идет, спохватывался, когда видел себя с мольбертом возле какого-нибудь живописного особняка – но дело уже было сделано, Таймбург уберег себя! И вы бы не дошли до города, вы бы просто растворились в мириадах городков… Значит, вы не видели Таймбург!

– Видел… потому что не шел по дорогам до Таймбурга!

– Но…

– …Таймбург сам пришел ко мне.

– Простите…

– …он сам пришел ко мне в гости. За тысячи лет он слишком устал от одиночества, вы не представляете, как он был счастлив, когда узнал, что я его ищу! Он сказал, что не надо к нему идти, не надо его искать, он сам придет, в половине пятого, к чаю…

– Таймбург? К чаю? Уж не хотите ли вы сказать, что съели Таймбург к чаю?

– Ну а почему бы и нет? Кто сказал, что нельзя этого делать? В конце концов, кто вам мешает испечь новый Таймбург, если вам его так не хватает? Рецепт Таймбурга можете поискать в… ладно. Не об этом речь… главное, что я видел Таймбург!

– Вы лжете.

– К… какие вам еще нужны доказательства?

– Никаких. Вы лжете. Вы не видели Таймбург.

– Но по…

– …потому что Таймбурга не существует.

– Но…

– …не существует. Легенда, наваждение, не более того, смутный сон, который забылся поутру. Таймбурга нет и никогда не было. Так что вы пойманы на лжи… А что у нас полагается за ложь, вы знаете…

…хлопок выстрела.

…помертвевшая рука сжимает холодеющими пальцами кусочек недоеденного Таймбурга, который крошится на паркет…

Вальс танцует чардаш

Поправляю камень.

Настраиваю.

Выжидаю.

Ничего не происходит – да ничего и не должно происходить, ведь еще не проснулась музыка…

Мелодия просыпается, потревоженная скрипками, вспархивает, разбуженная виолончелями, – оживляются пары, вертятся, раз-два-три, раз-два-три…

Настраиваю камень.

Вот теперь появляется он.

Вот сейчас.

И не в толпе, и не над толпой, а где-то вовне, и в то же время внутри – я вижу его то в хитросплетении чьих-то артерий, то над головами вальсирующих, то под самыми сводами зала, то у самых ног танцующих.

Камень смотрит.

Камень записывает.

Очищаю видео, чтобы не было ничего лишнего, – ни сверкающего зала, ни изгибов виолончелей, ни кружения пар – только он.

Вальс.

Закрепляю.

Проявляю.

Осторожно ставлю на полку в коллекции вальсов.

– Посмотрите… что я увидел-то…

– А… что такое?

– Да вот же…

Меня передергивает. Никогда не видел настолько чистого, незамутненного полонеза, с записи которого так идеально стерли малейшие намеки на то, что здесь когда-то были люди, танцующие танец, здесь был когда-то зал, в котором танцевали танец, здесь была когда-то музыка, под которую танцевали танец – ничего.

Ни-че-го.

Только полонез, чистый, нетронутый – полонез.

– Вы… как вам это удалось?

– Это-то самое интересное… вы думаете… очищал?

– Ну…

– …ошибаетесь. Я не чистил это видео.

– Вы не…

– …не чистил.

– Но…

– …оно такое и было.

– Но… уж не хотите ли вы сказать… что на видео не было… танцующих?

– Не было.

– Но…

– …только полонез. Сам по себе.

– Но…

– Я сам не поверил себе, когда увидел, я думал, это безумие какое-то, наваждение… нет, ничего подобного, все так и есть…

– Так и есть? Полонез… танцующий сам себя?

– Даже не танцующий… просто… существующей сам по себе.

– Я знаете, что заметил…

– А что такое?

– А вот посмотрите… чем дальше в будущее… тем больше вижу вот таких танцев, которые сами по себе… без людей…

– М-м-м… размножаются?

– Да нет, тут, мне кажется, другое…

– Что… другое?

– Ну… такое впечатление, что больше некому танцевать танцы…

Стараюсь подхватить, что в будущем у людей могут быть другие заботы, уже не до танцев им будет…

Хочу ответить так.

Не отвечаю.

Что-то подсказывает мне, что не все так просто…

Не все…

– А вот это что может быть?

– Г-где?

– Да вот же!

Хочу ответить – вальс, не отвечаю, хочу сказать – чардаш, тоже не отвечаю, потому что это не то и не другое, вернее, и то, и другое вместе взятое.

И снова танец сам по себе.

Без людей.

Хлопаю себя по лбу.

Понимаю – осененный.

– Это же… это же… слушайте, они размножаются!

– К-кто?

– Танцы, кто… был чардаш, был вальс… встретились, станцевали друг с другом… и вот вам…

– Думаете, – он смотрит на меня, он сомневается, – нет, кажется, тут другое что-то… другое…

– А знаете… я понял.

Смотрю на него, уже не сомневаюсь – он знает.

Знает…

– Просто… некому танцевать танцы, мы это уже поняли, да?

– Ну… и?

– Ну и вот… танцы сами друг друга танцуют… по очереди… сегодня чардаш станцует вальс, завтра вальс станцует чардаш…

Оторопело смотрю на него, в жизни не думал, что все так просто.

– Понять бы еще… – он смотрит в темноту подступающей ночи, – почему их никто не танцует…

– …ает…

– А?

– Да давай же скорее, умирает он!

– К-кто?

– Да танго же, танго!

– К-какое манго?

– Да не манго, а танго же!

– И…

– …умирает.