Против справедливости

Порой «чувство преступления» достигает необычайной силы. Страсть как охота сделать «злу назло», наказать его, когда оно персонифицировано. Жадное поедание глазами новостной строки, где древнеперсидской клинописью высечено о школьницах-садистках: будут знать, как истязать подругу, ментам не удалось замять, теперь локти кусают.

Когда в кино бандиты получают по заслугам, это самый смак, вишенка на пирожном. Кто-то с поросячьим визгом летит в пропасть, на ком-то, еще недавно внаглую упивавшемся своей безнаказанностью, прямо в кабинете защелкнулись наручники – к ужасу продажно обтянутой секретарши. Без этого не кино, а половой акт с прерванным кадансом.

Помимо электрического стула, стоят ли еще стулья в соседнем помещении – для удобства тех, чьи близкие погибли при ограблении банка в Атланте… Ответ: кровати! Если б преступника можно было казнить снова и снова. У райских гурий после каждой ночи восстанавливается невинность (сказано: «И вновь она жемчужина несверленная»). В раю убийцу будут казнить бессчетное число раз, поскольку чувство справедливости за один раз не удовлетворишь. Убивать таких надо – несовершенный вид. То есть постоянно быть при этом занятии. Чтоб другим было неповадно. Но это два взаимоисключающих пожелания: иссякнет запас «таких», если «будет неповадно другим».

Основной вопрос философии, век девятнадцатый: что является продуктом чего? Я не хочу сказать, что наказание первично, а преступление – производное от него. И, следовательно, с отменой наказаний исчезнет преступность. Я не претендую на честь быть безумным в веке сем. Но для меня очевидно и то, что воздаяние не обусловлено злом, как, впрочем, и наоборот: безнаказанность не умножает зла (хотя раббан Симон бен Гамалиэль и настаивал на неотвратимости наказания, возражая рабби Акибе, что его взгляды повели бы к «размножению убийц среди Израиля»). Воздаяние за зло обусловлено неистребимой потребностью в человеке воздавать за зло, это наслаждение он не уступит Никому, никакому Богу (см. знаменитые слова апостола: Рим. 12, XIX – впрочем, можно и не смотреть, я их уже успел процитировать). Воздают за зло гораздо охотней, чем за добро, невзирая на то, что между наказанием и грехом нет причинно-следственной связи: грех неискупим. Мы не можем отрицать скрытую оппозицию искоренения зла и его наказания. То, с чего я начал: «Зло надлежит… истреблять или наказывать? Понять вопрос, понять правомерность самой постановки его – большего не требуется». Мы сталкиваемся с этой дилеммой повседневно, как с инопланетянами, в упор ее не замечая. Почему наказание зла для нас предпочтительней его искоренения? Если бы зла не стало, его как минимум следовало бы выдумать, чтобы и дальше приносить жертвы молоху справедливости. А это уже попахивает тридцать седьмым годом – не исторически, а метафизически. (Читатель, сказать, что я рассчитываю на твое понимание, значило бы солгать тебе в лицо, но, кроме тебя, у меня никого нет. «Ей, понимаете ли, было совершенно не к кому больше пойти» – конец первой части «Лолиты».)

Телефон.

– Ленечка! Возьми трубку, я не могу подойти!

Это кричит моя душа – душа ведь женщина, потому что ей нравятся безделки. Вот и сейчас сидит в специальных очках с вправленной в них лупой и щипцами нанизывает на нить «сверленные жемчужины». Игра в бисер ее хобби. Вдруг на нее находит стих, она идет в комнату нашей дочери, ныне пустующую, и там делает бусы, которые потом дарит знакомым папуасам.

Никакого противоречия. Номер в «Ганновере», где мы стоим, занимает целый этаж – это чтобы мои дети могли сказать: «Много горниц в доме Отца нашего». Я ведь тоже безымянен (это в продолжение того, что неразрешимых противоречий нет). Когда мы повстречались с моей душенькой, я честно представился: «Ёня», а ей послышалось: «Леня». Постепенно я стал Леней, сперва только для нее, потом все больше людей вокруг по ее примеру стало так меня называть. Знакомые – как клетки: обновляются постоянно, за столько лет не осталось тех, для кого я был Ёней. Только в храме Аполлона Ганноверского я – Иона, но это по-немецки, это уже «я – не я…» и т. д. (В армии я тоже был Ионой – для разных амосов и шломо. Да еще для нашего раввина я – Иона, мы не ходим в главную синагогу, предпочитаем хабад, «хасидскую пристройку», где мне, верней надо мной, было когда-то сказано: «Да будешь ты достойным сыном Израиля».)

«Найди, где спрятан разрывающийся телефон» – это игра такая, вроде «флиппера». Начинаешь бегать по комнатам: надо найти его раньше, чем он перестанет разрываться.

– Алло! – я никогда не представляюсь, как это делают немцы – снимая трубку, называют свои имя и фамилию. Они должны звучать солидно, твои имя и фамилия, а не запыхавшимся голосом, словно тебя неизвестно откуда выгребли.

– Иона, мне надо тебе кое-что сказать, – говорит сослуживец, как и пятнадцать лет назад. – Иона, я не хочу, чтоб до тебя это дошло в превратном виде. Лучше я сам. Я тебе первому звоню. Мне только что сообщили, что моя дочь выбросилась с двенадцатого этажа.

– Я через пять минут буду у тебя.