Против течения

«Я вся промокла, — сказала она, — нужно выжать платье», — и через голову потащила облепивший её тело сарафан. Я зажмурил глаза и медленно отвернулся. «Ну, что же ты?» — раздался её голос. Она стояла, завернувшись в красный бархат занавеси, а мокрый комочек платья лежал на стуле посреди сцены. И я подошёл к нему и кончиками пальцев коснулся её одежды. Судорога пробежала по моей руке, и мне показалось, будто я проник в её тело. Пальцы, окроплённые влагой с сарафана, сияли нестерпимым блеском. Раскатились брёвна стен, крыша, словно носовой платок вильнула в воздухе, и посреди сиреневой, в дымных цветах поляны, в розовом, ничего не скрывающем облаке стояла Марина. И так прекрасны были её лицо и тело, что от ожёгшего видения мечты я притиснул к лицу её мокрый и ещё тёплый сарафан и целовал его исступлённо. А она, словно испугавшись моего порыва, нагая выскользнула из облака занавеси, и исчезла в шуме дождя.

На следующий день возле трёх сосен страшно кричали вороны. Их было не меньше сотни, и они кружились, хлюпая золочёным пространством утра, а потом затихли.

Я встал с бархатной занавеси, на которой проспал всю ночь, и вышел на крыльцо.

Я шёл к Марине, широко шагая по опушке, и уже знал, где найти её. К знакомой поляне вновь прилип туман, и избёнки видно не было. А Марина стояла на ближнем ко мне конце, и медленно поднимала глаза от земли по мере моего приближения.

«Сергей уехал», — произнёс я. Она серьёзно посмотрела мне в лицо, и, испытывая глубину её зеленовато-радужных оболочек, я, кружась, словно по спирали, ворвался в них и осел белыми хлопьями грусти.

«Он сказал, что бросает рисовать на десять тысяч лет до дня сошествия пророка, а там видно будет», — глухо промычал я. Он очень хотел тебя видеть, но почему-то так спешил…» Она сочувственно и молча кивнула и внезапно дополнила моё горе словами: «И Венцель скоро уедет отсюда». «Что, что?» — встрепенулся я. «Да, он хотел жениться на мне, но это совершенно невозможно. Я не могу быть замужем за… за Венцелем», — сказала она и близко глянула в мои побелевшие глаза. Я беспорядочно разводил руками и без конца повторял: «Они бегут от меня, бегут. Они меня бросили. Их испугала наша единственность и бесполезность… Они бегут от меня…» Но тут на мою похолодевшую щёку легло тёпло её руки. «Ты напрасно думаешь, что они так уж одиноки. Более всего похожи вы с Сергеем, и вы же самые с ним разные, так мне показалось. А Венцель только на время приблизился к вам, и в этот момент он напомнил мне моего отца. И самое главное, что их ждут и поэтому они возвращаются в Город».

Я всегда думал так, как сказала Марина, и мог бы дополнить, что Сергей вернулся, чтобы сразиться с Городом, а Венцель, чтобы ещё раз попасть ему в зубы, что стальная логика рассуждений не укротила его танца жертвы перед зевом грозного чудовища. Упал Венцель на землю из-за облаков, а подняли его туда минутная вспышка гнева и бессильная любовь к Марине. Но вместо всего этого только повторял без всякой связи с пролетевшими мыслями… «Они покинули меня. Я опять один». «А я? — спросила Марина. — Ваш союз был тройным одиночеством». И уже шутливо продолжала: «Когда я была маленькой, мать говорила, показывая тёмный пузырёк, — здесь лекарство от запустения и от пустыни души человеческой. А в народе это называли приворотным зельем». Она звонко улыбнулась и сказала: «Успокойся. Я ведь остаюсь и для тебя — навсегда. Ты не будешь одинок в этом лесу. А хочешь, я покажу тебе его?»

Мы шли долго, и я удивлялся неизменной лёгкости, с какой она перелезала через опрокинутые навзничь деревья и перепрыгивала ямы. Через час мы вышли к стеклянной от неподвижности речке. «В ней можно купаться после третьей грозы и до…» «До Троицы», — сказал я. «Знаю. Мне бабка говорила так, а позже этого срока русалки сманят к себе…»

«Хочешь, искупаемся?» — прошептала она и потянула с меня рубашку.

Издалека дальнего плыл звон неведомого колокола, и на светлом песке освобождалось от одежды существо бесконечного совершенства. Я не помню точно, как разделся сам, и, как мы, перекрещивая радуги брызг из-под пальцев, приблизились друг к другу. И мы целовались, оба словно вылитые из серебра посреди застывшего лица реки. Когда я целовал её упруго вспененную грудь, то слишком резко подался вперёд, и, упав в воду, чуть не захлебнулся. Она вытащила меня из реки, и, прижавшись всем телом, заставила перестать меня стучать зубами.

Мы оделись и долго молча брели между расступающихся деревьев. И всё время во мне, словно звучал её голос: «Видишь узоры цветов, вон там», — шелестел он. — Это заколдованный гейзер. Он бродит то там, то здесь. На вершине его хохочет и беснуется Лунный Дед. А после него остаются дорожки серебряных цветов. Если человек в их изгибах прочтёт своё имя, он станет счастливым…» Я вертел головой и ничего не мог понять в волшебных узорах трав.