Против ветра! Русские против янки

— Коммандер Корсаков, такое не следует играть с листа. Тем более, у меня теперь слишком мало практики. Чтобы разучить такую пьесу, нужно время… Быть может, вы сами?

Николай все понимает. Завод… Берта выкроит время — урывками, в течение месяца или около того. За это время он уйдет в новый поход. А так хочется увидеть реакцию публики сейчас! Тем более что из похода можно и не вернуться. Да и от просьб не отвертеться.

И вот зал наполняет музыка… Совсем другая.
Чего в ней больше? Гордость, надежда, боль. Неостановимая, неудержимая мощь, рвется из-под клавиш — в море. Терзать врага клыками семидюймовок, бить в борт шестовыми минами, просто таранить — во всю мощь машин, перемноженную на инерцию тяжелого корпуса. Но при этом — выжить и взять курс домой, потому что на берегу — ждут. Не выйдет — уходить под волны с развевающимися флагами, потому что возвращение с позором немыслимо. Ни для уходящих, ни для провожающих.
«Прощание с крейсером»… Да, так и придется идти… Меж двух путей к бесчестью выбирать третий, ведущий к гибели. Затих последний аккорд.

— Мистер Алексеев, а вы, оказывается, не способны чувствовать музыку!

Люси Холкомб смотрит серьезно и сочувствующе.

— Почему, миссис Пикенс?

— Потому что вы улыбаетесь.

Остается пожать плечами.

— Николаю не говорите. Я очень рад, что он, найдя себя на флоте, не забыл прежнего увлечения. Может быть, оттого и не слышу самой музыки — мне довольно того, что он пишет. А чувствователи найдутся… Видите Адама Мецишевского? Вот уж кто на небесах!

А как не быть на небесах? Музыка, сочиненная товарищем, — прекрасна, но весть с Родины стократ милей. Его помнят! Ему пишут… Несмотря на все мятежи и войны. Нет, прямо сейчас он читать письмо не будет. Потом. Когда можно будет остаться наедине с листом бумаги, словно с далекой невестой. Может быть, когда в ушах смолкнут зовущие к смерти и славе аккорды, он сможет расслышать шепот милой!

Ремонт окончен. Рука мисс заместителя директора в руке русского коммандера. Он только легонько сжимает пальцы. А мог бы и поцеловать…

— Благодарю вас. Корабль как новый!

Берта начинает отвечать… на полдороге понимает, что английский для таких выкрутасов не годится. Приходится переходить на немецкий и испанский. Которые мистер Алексеев тоже немного знает… и это хорошо.

— Исполняйте свой долг, сэр. И… не оглядывайся! Помни: что бы там ни было в Техасе, Чарлстон выстоит. Мы будем ждать.

Рука взлетает к полям шляпы.
Вот и все, что она может себе позволить, зная, что предстоит кораблю. И еще смотреть, как прямая спина удаляется во тьму вместе со шлюпкой. Он, и правда, ни разу не оглянулся. Как положено капитану, стоял в рост, не шевелясь. А она ни разу не взмахнула шляпой. Хочется — размахивать и кричать. Нельзя. Блокада! Нужно тихо. Сегодня «Александру Невскому» не до заурядных стычек. Приходится идти домой…
Мама, конечно, будет против.

— Завтра тебе с утра в контору. Может, поспишь?

Но руки ложатся на клавиши. Конечно, даже открытое окно не донесет звуков до выхода из бухты. Но Берте-то какая разница? Она провожает крейсер и его командира. Здесь и сейчас…

Растаяли в ночной тьме форты, но в ушах почему-то стоят звуки рояля, крутятся слова, которые начал набрасывать один из механиков. «Валькирии любят смелых…». Да, нордическая мифология сейчас в моде, спасибо Вагнеру. Но лейтенанту Алексееву не нужна любовь языческой похоронной команды. Ему довольно девушки в сером. Такой, какая есть. Всей, до кончиков перепачканных чернилами пальцев и уха, с которым произошло что-то нехорошее. Верно, пушку разорвало на полигоне… Впрочем, об этом следует забыть — до возвращения. Если придется вернуться.

С утра, по склянкам — общее построение. Молодой, но проверенный походами командир, подобно Суворову, у которого всяк солдат должен знать свой маневр, объясняет обстановку — для всех, от юнги до старпома. Кому нужны детали, уточнит отдельно.