Против ветра

— Мертв, и думать нечего! Ну, он выстрелил несколько раз ему в голову, тогда кто-то из остальных спрашивает, зачем он это делает, а он отвечает: чтобы представить дело так, что сначала его застрелили, а уж потом пырнули ножом. Тогда, мол, полицейские решат, что банды сводили между собой счеты, и дело пойдет по ложному следу.

— Это сказал тот, кто назвался Одиноким Волком.

— Да, сэр.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Ну, потом они бросили труп в кусты под обрывом, посадили меня в машину и отвезли обратно в мотель.

— И отпустили?

— Да, сэр. Сначала они хотели меня убить, чтобы я ничего не рассказала полиции, но я обещала, что буду молчать; о'кей, говорит тогда Одинокий Волн, убивать ее не будем. Ты же ничего не скажешь, правда? Ну вот. Он же знал, что иначе я умру со страха, и тогда они вернутся и в самом деле меня прикончат. Ну, вместо этого они меня просто трахнули…

— Все четверо?

— Да, сэр.

— Продолжайте.

— А потом сели на мотоциклы и укатили. Вот и все. Больше ничего не было.

22

— Чушь собачья! — с вызовом говорит мне Одинокий Волк. — Знаешь, почему?

— Пожалуй, я бы не прочь узнать. — Я же не знаю пока всех деталей, мне еще предстоит попотеть по мере того, как в ходе расследования будут всплывать все новые и новые подробности, уж Робертсон постарается обтяпать все так, чтобы комар носа не подточил. Что ж, теперь я знаю, как обстоят дела, и с учетом этого решу, как себя вести. А пока мне в установленном порядке сообщили, что сегодня во второй половине дня большое жюри, взяв за основу одни лишь показания Риты Гомес, которая, к моему огорчению и вящему замешательству, исчезла так же внезапно, как и появилась, возбудило в открытом судебном заседании дело по обвинению в убийстве против всех четырех моих клиентов. Теоретически это означает все, что угодно, — от убийства при отягчающих обстоятельствах до непредумышленного убийства. Робертсон собрался выбиться в большие начальники, и отступится он лишь в том случае, если его карта будет бита. Штат жаждет смерти моих подопечных.

— Если бы мы прикончили этого типа, а она все видела, то убрали бы заодно и ее тоже! Это уж точно!

В известной логике ему не откажешь. Само собой, я еще не читал ее показаний, но она должна была заявить, что убийство произошло в ее присутствии: если бы это было не так, ей бы никто не поверил.

— А может, вы пожалели ее. Может, решили, что она слишком испугана, чтобы заговорить.

— Ты, старина, за дураков нас держишь! — говорит он, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться мне прямо в лицо. — Ты что, думаешь, мы будем жалеть какую-то сучку, из-за которой можем угодить на электрический стул? Бог ты мой, — с открытой неприязнью говорит он, качая головой, — может, такой адвокат, как ты, нам и ни к чему! Хреново соображаешь, черт бы тебя побрал!

Я задет за живое. Резкий ответ уже готов сорваться с губ, но усилием воли я заставляю себя прикусить язык — пожалуй, это самый благоразумный поступок за последнее время. Незачем цапаться с ними по мелочам, мне важна итоговая победа.

Минутная тишина. Мы слышим свое дыхание, подстраиваемся друг к другу и дышим как одно целое — один вдох и выдох. Пошел уже первый час ночи, арестанты давно спят, но мне разрешен круглосуточный доступ к моим орлам, и я не стал откладывать встречу с ними до утра (Робертсон на это и надеялся, сообщив мне о предъявленном обвинении в половине десятого вечера). На прошлой неделе я, может, и не стал бы им перечить, но за последнее время мне слишком часто подкладывали свинью по этому делу, да и во всем остальном тоже. Сейчас надо определить план действий, по крайней мере, хотя бы попытаться. Ясно одно: от этого дела я не откажусь.

— Решать вам, — спокойно говорю я.

Одинокий Волк улыбается, шире улыбки у него я еще не видел. Теперь мне понятно, почему его так прозвали. Остальная троица в панике.

— Проверка на прочность, — говорит Одинокий Волк без тени страха, что при сложившихся обстоятельствах ничего, кроме восхищения, не вызывает. — Тебя не так-то просто взять на испуг. Ты с нами, адвокат.

Остальные в этом не уверены; упиваясь триумфом, я несколько секунд держу их на крючке, потом великодушно отпускаю.

— Отлично, — говорю я, обращаясь ко всем сразу. — Согласен.

Словно камень с плеч свалился. На душе у меня легко — и потому, что я ощутил свою власть над ними, и потому, что на самом деле им нужен, нужен позарез. Как же они одиноки, вдруг мелькает мысль ведь только я связываю их с миром вне клетки, в которую они попали! Больше никто!

— Но при двух условиях.

— Как скажешь, — отвечает Одинокий Волк чуть поспешнее, чем следует. Снисходительный вид с него как рукой сняло, сейчас положение слишком шатко, чтобы валять дурака. Мне приятно, что он нервничает, но внутренний голос подсказывает, что лучше бы он и виду не подавал. Мне нравится, что обычно он держится как ни в чем не бывало.

— Зарубите себе на носу вот что! — говорю я. — Каждый. От этого будет зависеть ваша жизнь.

Они замирают.

— Во-первых, ни при каких обстоятельствах вы не будете мне лгать, — говорю я, оттопыривая мизинец. — Ни при каких.