Против всех

— Старик убить меня хочет, потому потащил за собой. Ведь ты не дашь меня убить?

— Перестань, Ира. Хотел бы убить, давно бы убил.

— Ты его не понял, Егорушка. Он садист. Ему нравится овечку выгуливать, наблюдать, как она бекает перед смертью, ничего худого не чуя. Они все такие. Уж я нагляделась, привел Господь. Бандюки проклятые! Он с виду елейный, благостный, а пальцы на горле держит. Вон, пощупай, синяки какие, — потянулась к Егорке грудью, жарким телом, и он привычно сомлел. Все ее уловки видел, но всякий раз поддавался, подыгрывал, сладко было поддаваться. Но от последней близости что-то его останавливало, уклоняло, мешало впиться в ждущую, желанную плоть, погрузиться в нее с головой. Так голодный едок, уже занеся вилку над тарелкой, вдруг замечает какую-то подозрительную плесень и мешкает, робеет. Не отрава ли?

Отодвинулась с горьким вздохом.

— Что же ты за чурбан такой бесчувственный! — попеняла беззлобно. — Я же вижу, что хочешь. Вон как весь набух. Может, пособить тебе, Егорушка? Может, я у тебя первая?

— Гляди, Ирина, подгорит жаркое.

Неподалеку громыхнуло, камень покатился в пропасть. Жакин возвращался, нарочно шумел, чтобы не застать их врасплох. Вскоре возник из черных кустов, будто сотканный из вечернего прохладного воздуха. Подошел к костру, высокий, сутулый, легкий, с палкой-посохом в руке.

Ирина враз засуетилась, подала миски, кружки. Порезала буханку на досточке.

— Может, с устатку чарку примете, Федор Игнатьевич? — пропела игриво.

— У тебя есть она, эта чарка?

— У меня-то нету, а у вас в рюкзаке вроде булькала.

— Завидный слух у тебя, девушка.

— Не только слух, Федор Игнатьевич.

Как обычно при Жакине, она совершенно перестала обращать внимание на Егорку, будто бы он превратился в невидимку. Зато с дедом они пикировались без устали. Причем Егорка не всегда понимал, кто из них кого подначивает.

Жакин, неожиданно поддавшись, откупорил заветную фляжку с ядреной облепиховой настойкой, разлил по трем кружкам.

— Что ж, под зайчатину не грех и по глоточку.

Ужинали под чистым небесным сиянием. В два счета опростали котелок. Потом неспешно чаевничали. Гулкая тишина предгорья и сосновая благодать томили сердца несбыточным упованием.

Ирина прикурила от головешки.

— Чудо, — потянулась истомно. — Луна, гляньте, как сковородка с яишенкой. Так бы и сидела целый век. Возьмите в служанки, Жакин. Буду вас с Егорушкой обстирывать, пищу готовить.

— Повариха ты знатная, — согласился Жакин. — Почему не взять. А, Егорка?

— Вам виднее, Федор Игнатьевич.

— Правда, придется ножи и топоры прятать. А то как бы она нас с тобой впотьмах с курями не перепутала. Городская все же девушка, много озорства на уме.

Ирина еле боролась со сном. И это было странно, хотя Егорка догадывался о причине. Старик без сонного снадобья в лес не ходил.

— Как не стыдно, — вяло упрекнула Ирина. — Сто раз объяснила, силком злодеи взяли в оборот. Покаялась, можно сказать. Неужто у вас ни к кому веры нету?

— Не в людей надо верить, девушка, а токма в Господа Иисуса.

— По-вашему, получается, все вокруг подонки? Так, что ли?

— Необязательно все. Однако нормальные граждане за чужими деньгами по свету не гоняются.

— С вами спорить, Федор Игнатьевич… уж лучше лягу. Чего-то вроде уморилась я, не пойму от чего.

— Ложись, девушка, дело житейское. По крайней мере, никому во сне зла не причинишь.

Ирина не дослушала, склонила на грудь бедовую головку, повалилась на бок. Жакин с Егоркой перенесли ее на лапник, укрыли сверху брезентовым плащом, под голову подложили толстую ветку. Обошлись, как с королевой.

— Удивительная женщина, — восхищенно заметил Егорка. — Зовет в кругосветное путешествие. Неземное счастье обещает.

— За мои денежки, конечно?

— Сказала, у вас их много, а вам они ни к чему.

— Это еще что, — загорелся Жакин. — Я тебе сейчас покажу, какие у нее для путешествия запасы приготовлены.

Из Ирининого рюкзака, с самого дна выудил коробочку с ампулами, шприцы, а также стеклянную баночку размером с майонезную, с туго завинченной пластмассовой крышкой.

— Наркота? — спросил Егорка.

— В ампулах пенициллин. А вот это, — Жакин бережно отвинтил крышку с пузырька, понюхал издалека, не поднося к лицу, — это, брат, замечательная вещь, избавляет разом от всех болезней.

— Женьшень?

— Намного лучше. Одна капля — и человек на небесах. Причем безо всяких осложнений и мук. «Змеиный коготь» называется. Цены нет этому яду. По всей тайге, может, три человека осталось, кои знают, как его делать. А без меня только двое. Если же не считать Ваню Сикорского с Гремучей заимки, который в реке утоп, тогда, кроме меня, один Гриня Муравей его сумеет приготовить. Но Грине за сто лет, и где он прячется, никому не ведомо.

— Откуда же у Ириши пузырек?