Противоречивая степь

«Конечно, со временем пройдет боль, нет такой боли, чтоб не проходила, и с годами уйдет все в историю, оставив о себе память. Появятся новые поколения, и настанут другие времена. Все меняется, потому как мир не стоит на месте. Мой мальчик был прав, нельзя остановить развивающийся мир, к которому и нам пора уже давно примкнуть и в ногу идти, пользуясь всем тем, чего достигло человечество, и самим делать все, чтобы умножить эти достижения на общее благо людей», – так все размышлял он, и сам дивился своим мыслям, и даже с каким-то стыдом для себя обнаружил, как это он раньше не понимал таких простых, казалось бы, но жизненно важных вещей.

Его душа успокоилась, когда он, кажется, все уже обдумал, оценил, понял и решил на время покинуть эти места, чтобы ему лишний раз ничто не напоминало о случившейся трагедии.

«Сыновья сами уже справятся со всеми делами, – рассуждал Жунус. – Мне лишь остается уповать на милость и волю Всевышнего, моля его о том, чтобы горе обходило моих близких. А моя душа требует покоя».

На следующий день, как только солнце чуть отошло от горизонта, позавтракав раньше обычного, Жунус вышел из жилища. Легкий ветерок доносил запах полыни. Он слегка прикрыл глаза, и перед ним поплыли бесконечные просторы родной степи.

К юрте Жунуса подбежал нукер Аблай:

– Ваши джигиты готовы в путь, ага!

Жунус одобрительно кивнул. Те аульчане, которым надо было отправляться с ним в путь, были уже собраны в дорогу, и поэтому все обошлось утром без излишней суеты и церемоний прощания. Несколько дней назад он не думал ни о какой дороге, не было никакой необходимости покидать родные места. Но гибель сына сильно сказалась на его настроении и взглядах на происходящее вокруг, и он временно решил покинуть эти места, чтобы развеять по степи горечь утраты, червоточившую его душу. Ночь накануне прошла беспокойно, он практически не сомкнул глаз. Но раз решено, надо отправляться в путь…

Караван был собран налегке. Хозяина сопровождали с полдюжины джигитов-нукеров, столько же навьюченных поклажей верблюдов со своими погонщиками, и на краю аула к ним присоединилась пригнанная со степи небольшая отара овец с двумя уже немолодыми пастухами.

Ближе к полудню вся процессия отъезжающих стала вытягиваться в живую цепочку. Впереди всех на рыжей масти ахалкетинце, слегка покачиваясь грузным телом, в седле восседал Жунус. Озабоченное лицо было отражением его мыслей: «Правильно ли я поступил, решив покинуть родную вотчину?» За спиной остался аул, и сердце сжалось, и пробежал по всему телу холодок, отрезвив мысли. Жунус не оглядывался, чтобы не выдать своих переживаний к родному месту, которое дороже всего на свете. Скорее туда, на край света, на пастбища у подножья гор, к берегам больших озер. И уже без всяких переживаний, даже с какой-то деловитостью сам себе задал вопрос: «Что от того изменится, что я уехал? Луна как была, так и останется. – Посмотрел на светлое небо с еле видимыми днем ее очертаниями. – Сына не вернешь. Скота и так вдоволь, хоть и порядочно в последнее время чиновники обирают. – Дробное постукивание копыт лошадей ехавших сзади джигитов придавало монотонность мыслям в его рассуждениях. – Раз решено, так уж тому и быть, – уже утвердительно отрезал он. – Перемены нужны прежде всего в самом себе, а для этого надо отвлечься от суетливых дел и мрачных мыслей, вводящих тебя в хандру».

И, как бы сам себя убеждая в правоте этого, отпустив поводья, пришпорил коня, сорвавшегося в галоп.

Эпилог

Прошли двадцатые роковые, настали тридцатые трагические годы, и все они были насыщены тревожными событиями, будоражившими степь…

В летнее время во дворе усадьбы председателя колхоза Энбекши-Казах Усмана Калижанова, у входа в низкую беленую мазанку на клочке кошмы сидел древний старик. Неподвижное смуглое лицо, словно каменное изваяние, не подавало никаких признаков жизни. Лишь только узкие щелки черных глаз, изредка подергиваясь, были признаком того, что в нем теплилась жизнь. Мало уже осталось тех, почти никого, кто знавал его как полновластного хозяина в степной вотчине.

А теперь он был хозяином только своих мыслей, и круг его забот свелся лишь к воспоминаниям. Аллах даровал ему долгую жизнь, и он, вспоминая пережитое, все искал, в чем ее смысл.

Несмотря на свою глубокую старость и время, которые беспощадно изменили его внешность, он был при трезвом уме и светлой памяти.

«Память! Это благодаря ей, солнцу и степному ветру я все еще живу и стою на ногах, – размышлял Жунус. – Человек – дитя природы, и, как у природы, есть у него свои жизненные периоды. Свои весна, лето, осень и зима, – продолжал размышлять старик. – Давно прошли мои весны, время моего детства и юности, так давно, что память еле выхватывает из потайных своих уголков скрывающиеся где-то там, внутри, те события, плывущие в сознании сизой дымкою, и от этого становится все печальней и трогательней на дряхлеющем сердце. – Ему пришло на память детство, поучающий и величественный вид отца, его авторитет среди аульчан. – О Всевышний! Зачем ты даешь память, ворошишь умершее прошлое?..»