Противостояние

Марш стал быстрее и организованнее, но войска по-прежнему нуждались в отдыхе.^{75} Последние признаки паники исчезли. В полках стали успокаиваться, собирать раненых, возвращать отставших, искать обозы. Два прошедших дня прошли относительно спокойно — враг не тревожил, хотя от этого не становилось легче. Общая ситуация страшила неизвестностью. За время, прошедшее со дня окончания сражения на Альме некоторые командиры мало того, что не понимали происходящего, они не представляли не только положения неприятеля, но даже где находятся свои части. Оставалось только догадываться. Хрущёв 10 (22) сентября пишет в письме из района у Камышовой бухты: «Не знаю, скоро ли дойдет ли до вас это письмо, ибо не знаю, свободна ли симферопольская дорога».^{76}

На Бельбеке уже каждый командир полка получил приказание о дальнейших действиях и точную дирекцию — на Севастополь. Первая после сражения запись в «Журнале боевых действий…» расплывчата и почти ничего не говорит: «9-го Сентября. Дабы привести войска в порядок после сражения накануне бывшего и пополнить запасы и артиллерийские снаряды вне досяги неприятеля, отряд перешел через Инкерманский мост на Южную сторону Севастополя, где пробыл для упомянутой надобности 10 и 11-го числа».^{77}

К вечеру указанного дня первые русские батальоны без музыки и песен втягивались в Севастополь, где им было приказано запасаться боеприпасами и продовольствием.^{78}

Всех поразила и растрогала лошадь из 5-й батареи подполковника Хлапонина. С оторванной челюстью она тащилась за батареей с таким упорством, что, видимо, даже у суровых ездовых не поднялась рука ее прикончить. Как отличный николаевский солдат, она честно выполняла свой воинский долг и от самой Альмы шла за батареей «…помахивая головой и неся на себе казенную сбрую, как бы на сдачу».

Уже в Севастополе сбрую с нее сняли, погладили, пожалели и она «…отошла на бугорок, постояла, постояла, ткнулась головой в землю, кувыркнулась через шею и — дух вон; артиллеристы по ней вздохнули, как по товарищу».^{79}

Животные тоже могут быть героями, особенно когда они на службе…

Остатки Владимирского пехотного уже в темноте заняли позицию на Куликовом поле между Карантинной и Сарандинакиной балками, где вскоре собралась основная масса русских войск, отступавших с Альминской позиции, правда без всякого порядка, напоминая «…цыганский табор».^{80}

Московский пехотный полк, войдя в долину реки Черной, перешел ее по Инкерманской гати, поднялся на Сапун-гору и вошел в Севастополь. Обоз полк не бросил и стараниями прапорщика Смирнова дотащил до крепости, где он оставался до 19 сентября.^{81}

С московцами приключилось нечто странное. Спустя почти 50 лет после Альминского сражения с комментариями по поводу оскорбительных, по его мнению, замечаний Хрущёва выступил бывший офицер Московского пехотного полка Мерчанский. Как ни странно, но, пытаясь обелить свою часть, он невольно ставит себя в самое неловкое положение, утверждая, что после сражения, увидев позади себя строящуюся кавалерию, посчитали ее за неприятельскую и «…были объяты паническим страхом», что и стало «… истинной причиной беспорядочного отступления». Как то невесело получается, тем более, что Мерчанский утверждает, что Меншиков, встретивший полк в 9 утра на Северной стороне сказал: «Это Московский полк, бежавший с поля?».^{82} Ответ князю был сравним с древним военным эпосом и потому приводить его не имеет смысла, тем более, непонятно, кто вообще посмел главнокомандующему что-либо возразить.

^{Солдаты Стрелковой бригады. Худ. Орландо Нори. 1850 г.} 

Последними Бельбек прошли волынцы и бородинцы. Здесь арьергард разделился. Волынский полк, перестроившись из отступного порядка, которым двигался до этого, в походный, через Инкерманский мост двинулся к пересыпи, куда с артиллерией прибыл к 8 часам вечера. Бородинские егеря остались на высотах правого берега Черной.^{83}

Конечно, читатель будет прав, задав вопрос: а почему армия не остановилась на Бельбеке, не подтянула резервы и не дала новый кровавый бой союзникам? Ведь мы ранее говорили, что Меншиков намечал здесь один из рубежей возможной обороны, изматывая неприятеля и дожидаясь подходивших подкреплений. Увы, но все было поздно. Бельбек мог стать оборонительным рубежом для отходящей от позиции к позиции армии, но он был совершенно бесполезен для отступающей армии. Недаром, размышляя о дальнейших действиях, князь сказал Панаеву: «Сражения я дать не могу… Войска наши в ужасном перепуге и беспорядке».^{84}