Противостояние

— А того, — бросил, тяжело посмотрев на майора. — Не знаю, какой гад ее не комиссовал, но одно точно знаю — не пущу ни в бой, ни в разведку. Ищи другого лейтенанта, майор.

— Легко сказать, — протянул. — Командиры в разведку годные на ветках, как яблоки не висят.

Можно было конечно о долге Санину напомнить. О приказе, присяге, о том, что он не в институте благородных девиц, а на фронте, и война идет непримиримая, жестокая идет война, никого она не щадит, и им щадить никого нельзя. Только и на ней есть люди, а есть нелюди, и как человек человека Семеновский Санина ох как понял.

— Ладно, придумаем что-нибудь, потерпи.

— Потерплю. Но будет приказ за линию идти, за Лену сам пойду, — поднялся.

— Только в позу не вставай.

— Не встаю, — и качнулся к майору. — Не дай тебе Бог, Владимир Савельевич на теле своих близких такие метки увидеть.

И вышел, наплевав на все и на всех.

Грызов на политрука глянул и лицо ладонью оттер:

— Пыф, — нарывается Коля, снесло командиру «башню». — Ты не сердись, Владимир Савельевич…

— Ты поучи, ага? — глянул так, что Федор немым стал. Взял приказ, перечитал, подписал: по совместительству. Отодвинул и вышел, бросив. — Я в штаб.

Мишка еле успел в закуток от дверей отскочить, и дух перевел, когда двери за политруком схлопали.

Лена подворотничок пришивала, Суслов запинаясь читал газетную статью о мобилизации всего советского народа на последний, решительный натиск на противника. Бойцы кружком сидели, кто слушал, кто мух гонял, кто травинки жевал.

Идиллия.

Николай стоял у березы, в паре метров от них, смотрел на Лену, такую милую, домашнюю, нежную девушку и… видел метки гестапо на ее руках, и чувствовал, как сатанеет от ярости.

Лена взгляд заметила, Колю увидела и голову чуть не на колени опустила. Иголка в руках дрогнула, на палец наткнулась.

Васнецов и майора видел, и что с лейтенантом сделалось, как его приметила:

Забрал у нее иголку, разозлившись на Николая. Чего приперся? Вроде все с Ленкой выяснил.

Кто его тоже заметил, бойцы подниматься начали, последним Васнецов — демонстративно нехотя.

Санин шагнул к ним, встал перед Леной. Она в траву смотрит, а он сказать ничего не может — клокочет все внутри, черти хороводят. Минута, другая:

— Передислоцировались, — бросил бойцам, раздражаясь на Васнецова, что за спиной девушки стоял, мужчину взглядом давил.

Солдаты отошли, Коля на траву сел, Лену легонько потянул. Села — спиной к нему — больно видеть было, стыдно, страшно. Скажет сейчас, что-нибудь, как отец "нет у меня дочери" и как это пережить? Лучше бы молчал, лучше бы, словно все нормально — есть он, есть она, нормальные отношения, он майор, она лейтенант и все. Все! Так можно жить, так можно пережить. Видимость отношений есть, и он есть, остальное ерунда, справится. Наверное.

Коля сказать, что не знал. Нашел гениальное:

— Завтракала?

Лена отвернулась, вовсе потерявшись — не знает она ответа. Приносил что-то Григорий, только в горло не лезло.

Да и какое это имеет значение?!

Он ведь по другому поводу пришел, точки поставить. И видно жаль ему ее, потому кругами заходит. Самой придется, не зачем ему мучится. Не нужна ей жалость, у нее своей хватает:

— Ты видимо сказать, как не знаешь. Не надо. Все хорошо, все правильно. Ты командир, я подчиненная и только. Друзьями останемся — буду только рада. Решишь иначе — так тому и быть, — сказала глухо. Трудно далось.

— Что? — она о чем?

Развернуть к себе хотел — дотронуться не посмел.

— Не надо, Коля, я все поняла… Простите, товарищ майор.

На Санина, как ушат холодной воды вылили: отставка? Не нужен?

Ворот рванул — ничего себе дела. Встал, ничего не соображая, до березы дошел, вернулся:

— Собирайте вещи лейтенант, переезжаете в штаб. Будите переводчиком. Это приказ.

Девушка поднялась, уставилась на него, как на предателя:

— Не буду! — выпалила упрямо.

— Нарушение приказа! — Николая колотило, только вот отчего?

— Я немецкий не знаю, — солгала легко. Уставились друг на друга, помолчали и Лена тихо попросила:

— Не надо, Коля, не мучай ни себя не меня.

— Как же "товарищ майор"?

— Так лучше.

— Кому? — взял ее за плечи, в глаза заглядывая. — Кому, Леночка? Тебе, мне? Чем я тебя обидел?

— Нет, но…

— Тогда никаких «но» — ты моя жена, я твой муж. Ты носишь мою фамилию и будешь жить со мной, в штабе.

— Но останусь командиром разведчиков.

Николай моргнул, запутываясь все больше:

— Только в этом дело?

— Нет.

— Тогда в чем?!

— Ты сам знаешь.

— Если бы я еще и понимал.

— Но ты дал понять утром…

— Что?!… Что? Что я дикой ярости оттого, что не могу достать ту тварь, которая тронула тебя? — то ли прошипел, то ли прошептал. Лена растерянно посмотрела на него: а дело только в этом?

Санин в небо уставился, ища терпение: Боже мой, кокой она еще ребенок!

— Что ты себе надумала, Леночка?

— Что… ну, что противно тебе…

Николай чуть не выругался. Обнял ее: глупая, глупая девочка:

— Тебе на мою рубцованную физиономию противно смотреть?

— Нет… Больно, — призналась.

— Вот и мне, Леночка, до безумия больно. До жути, до… — и смолк — ком в горле встал.

Она вздохнула. Постепенно начала понимать, что к чему и зажмурилась, заулыбавшись: