Противостояние

столицы, о блокаде в Ленинграде и о том, как мужественно прорываются грузовики

по "дороге жизни" в голодный город, чтобы доставить продукты, и как возвращаются

колонны назад, вывозя изможденных людей, детей-скелеты.

Про парад на восьмое ноября, про Ленинград было известно из сводок, но

подробности у радио не спросишь, а тут можно задать вопросы. Ими и мучили

уставшую пару, пока та не взмолилась:

— Устали, братцы, отдохнуть дайте.

Лена помогла распаковать груз и порадовалась. В отряд прибыли: тушенка,

взрывчатка, бикфордов шнур, оружие, боеприпасы, рация, сапоги, варежки, свитеры.

И даже письма детей отважным партизанам.

— Ну, вот, теперь мы официальная военная часть, — прогудел довольный командир.

— Теперь у нас есть свой штаб — партизанского движения. Мы сможем

координировать свои действия с другими частями.

Это было событие номер один. Группа из разрозненных частей, не вышедшая из

окружения и продолжавшая воевать на месте, признавалась воинским соединением.

Стихийно назначенные командиры получили официальные звания, речь шла даже о

наградах.

— Ну, Пчела, ты теперь у нас сержант, — балагурил Иван Иванович. — К звезде

героя тебя представлять будем.

— Меня? — девушка отчего-то испугалась: за что? Какой она герой?

— А ты как думала, сержант? За это чудо что благодаря тебе и твоему человеку в

отряд пришло, за самую настоящую героическую работу в тылу врага.

— Щедрый вы, Иван Иваныч, — улыбнулась девушка, приняв слова за шутку. Ничего

такого она не сделала, а связного даже для представления награды выдавать не

собиралась. Слова его помнила — рисковать только собой можно.

Погудели разговоры и утихли. Весной развернулась настоящая война в тылу врага.

Отряды организовывали целые края, получили возможность координировать свои

действия, как Центальным Штабом Партизанского Движения, так и меж собой.

Развернулись крупные и повсеместные акции диверсий.

Лена успевала и с ребятами на боевые операции ходить, и связь с подпольем

поддерживать.

В отряд прибывали люди. Немец мобилизировал силы, для ударов на фронте и

фрахтовал в свои ряды хиви, забирал последнее у народа, устроил принудительную

вербовку на работу. Фашистам нужна была рабочая сила и питание, и они выжимали

все возможное из оккупационных территорий. Выгоняли деревни на сев и посадку. В

городах сгоняли людей на работу. За саботаж расстреливали.

Режим ужесточался день ото дня.

На борьбу с партизанами прибыли новые войска, появились провокаторы, прошли

операции по разгрому небольших партизанских отрядов. Расстрелы стали нормой

жизни. Людей хватали на дорогах и улицах. Усиленно трудилось гестапо. По

железнодорожному полотну курсировали дрезины с патрулями, натасканными собаками.

Положение становилось сложным, очень опасным. Добровольцев прибывающих в отряд

проверяли по мере сил и возможностей, но гарантии что среди них нет предателей,

не было.

В это время и с фронта приходили неутешительные новости: был сдан Керченский

полуостров, пал Севастополь. Всем стало ясно, что война затягивается.

Пчела теперь ходила на задания только с оружием. Оставляла его в схронах

максимально близко у поселков и городов и шла дальше, притворяясь убогой,

полоумной девчонкой. Возвращалась через тайник, доставала автомат. Пистолет же

старалась носить с собой.

В конце мая, уже выбравшись из города, она попала в облаву у деревни. Полевая

жандармерия и полиция местной охраны порядка, сгоняли жителей к управе, ходили

по домам. Тот тут то там слышались выстрелы. Пчела рванула огородами, надеясь

вырваться и, вылетела на полицая. Рухнула вместе с ним в траву, покатилась в

овраг.

— Ну, гад, — размахнулась автоматом желая въехать ему прикладом по роже и

замерла — на нее смотрел Перемыст.

— Антон?

Это было неожиданно. Если б не знала его — убила бы. Но память хранила образ

фартового парня, с которым выбирались в прошлом году по болотам и лесам, брали

аэродром, переправлялись в лодке — и это останавливало ее, не давало нажать на

гашетку и убить.

— Ты, — протянул, сел. — Какого хрена, дура?!

— А ты? — ткнула в сторону униформы. — Ах, ты сволочь! — размахнулась

оружием, чтобы ударить, но Перемыст перехватил, к земле прижал, рот ей ладонью

зажав:

— Тихо, дура! — прошипел. — Какого хрена ты здесь? Партизанишь? А где дружки

твои? Ты хоть знаешь, что происходит, идиотка?

Лена мотнула головой и взглядом попросила: отпусти, орать не буду, не выгодно

мне.

Антон выпустил. Навис только и зашептал, собой прикрывая, чтобы если кто подошел,

не поняли, чего он там делает, а он смог бы отвертеться — девку трахал, дел-то.

— Слушай меня. Биографию мою опустим, свидимся Бог даст, обскажу ежели интерес

будет. Там, за лесом, Ивановичи стоят. Так вот, им кердык, всей деревне. Точно

знаю. СС туда идет. Ваши возле деревни железнодорожное полотно грохнули вместе с

составом, а деревня теперь платить будет. Вали к своим бегом, поднимай, если

успеете, может, спасете кого.

Ленка моргнула. Она начала понимать, что Перемыст полицай только по одежде, а в

душе и на деле, все тот же — свой. Просто скрутила видно судьба, раз кинула на

ту сторону баррикад.

Но вот информация, которую он выдал…

— Давно вышли?