Противостояние

— Верно, — легко согласился Костенко. — Меня мучат эти же вопросы, но все-таки я остановился именно на Западной Германии... Дело в том, что по характеру, — судя по расспросам тех, кто его помнит, — он тяготел к тому лишь, что знал, нового боялся, а все те страны, которые вы назвали, — внове ему. Он, видите ли, книг не читал, с детства это у него, говорил: «Гулливера быть не может, выдумки это»... Если он ушел... Страшно говорить... Если ушел или намерен уйти, то лишь туда, где бывал ранее... Это вписывается в его психологический портрет.

— Исследуем ту возможность, которая вам представляется самой неприятной, — сказал первый секретарь консульского управления. — Допустим, что Кротов ушел в ФРГ. Но он обязан там объявиться вполне открыто, заявить, что просит политическое убежище, чем-то свою просьбу мотивировать. Пока этого не было. С чем же я сейчас пойду к западногерманскому коллеге?

4

Кротов сидел в аэропорту. Был он в спортивной куртке, джинсах и кедах, рядом поставил теодолит и плоский красно-белый метр — изыскатель, одно слово. При погрузке в багаж теодолит могут ненароком поломать, знаем мы наших умельцев, кидают как попало, не берегут государственное добро, лучше сам понесу. Не сдал и металлический чемоданчик с инструментом — если при выходе на поле будут пропускать через таможенную «пищалку», пусть пищит, инструмент пищит — понятное дело. Пистолет спрятан в углублении, под инструментарием, кто додумается курочить фирменный чемоданчик?!

Он приехал в аэропорт заранее; в тюбетейке, бородатый, очкастый геолог-изыскатель; перед этим зашел в старый подвал, съел хачапури, выпил бутылку «Боржоми», попросил заварить двойную порцию кофе; чувствовал себя напряженным, каждую мышцу чувствовал.

Он внимательно наблюдал за тем, кто регистрировался на его рейс. Он ждал, чтобы среди пассажиров появилась какая-нибудь старуха с внучком, он очень надеялся на это, или беспомощный дед с клюкой — тоже подходит.

Но регистрировались, в основном, колхозники — пожилые мужчины в невероятной величины кепках, их жены, одетые, несмотря на жару, очень тепло. Подошел к стойке старик, но без клюки, ходит вполне самостоятельно, к нему не навяжешься, назойливость — заметна. До объявления посадки оставалось еще полчаса.

«Это хорошо, что я уговорил девицу в кассе отдать последний билет на этот рейс, — думал Кротов. — Только не надо зазубривать движения, это Луиг советовал, а немцы все одно заставляли, поэтому и войну проиграли, фрицы чертовы! Выиграли б, не пришлось мне змеем жить, ногой бы все двери открывал... Все получится так, как я задумал, только не зубрить движения. А если в самолете будет сидеть гаденыш из транспортной милиции? Нет, на таких рейсах не должен. Да и потом я его замечу, всего три пассажира должны еще прийти, что ж этот гад будет регистрироваться, как мы? Самолет маленький, одна проводница, и все. Дверь у пилотов закрыта, а она ходит, воду дает, если только попросишь, на таких рейсах вода не положена, билет и так дешевый... Из Смоленска я ушел чистый, они не могут Кротову со мною повязать, они сейчас округу шарашат, ищут, кто взял ювелирный... Даже если малыша уже нашли в Магаране, со мной не свяжут... Головушки нет, пальчиков — тоже... Ах, Журавлева, Журавлева, ах, плачет по тебе петля, сука... Нет, я иду чистым, я чувствую это, через час я буду там... Золото и бриллианты таможенная «пищалка» не посечет, в тряпке, под инструментом, рядом с пистолетом, тысяч пятьдесят зеленых потянет, ничего, для начала хватит... Эх, пришла бы бабка с детенышем, с каким-нибудь завалящим, запаха я их не переношу, а этого бы козой пугал, леденцами кормил, с ребенком куда хочешь пустят, относятся по-особому, социализм, мать его растак, забота о детях, чтоб они все неладны были... «Беременна я, Гришенька, — вспомнил он Петрову, — ребеночек у нас будет». Дура, сама себя счастья лишила. Она б мне сейчас пригодилась, она зубами б глотку кому хошь перегрызла, только скажи... Баба и есть баба, достал ты ее — каштан из огня потащит, отца родного продаст...»

И тут Кротов увидел того, кого так ждал: шла потная, растерзанная женщина с двумя тяжелыми чемоданами, а за нею, вцепившись пальцами в юбку, топала плачущая девочка с куклой в руке.

Кротов поднялся, подбежал к женщине:

— Я помогу... Носильщиков-то не было, что ли?

— Да откуда они! — ответила женщина, вытирая со лба пот.

— Безобразие, да и только. Если фрукты везете, не советую сдавать, лучше я вам помогу донести, швыряют чемоданы, спасу нет, помнут все.

— Да неудобно, что ж вы тащите, — ответила женщина, — спасибо, только тяжелый чемоданище-то.

— Он тяжелый, а я не такой уж и старик, — Кротов нагнулся к девочке, достал из кармана леденец: — Держи, маленькая. Тебя как зовут, мамина дочка?

— Ли-дочка, — протянула девочка и начала деловито развертывать леденец, вопросительно при этом глядя на мать.

Та, наконец, улыбнулась:

— Съешь, доченька, пососи...

Кротов подвел женщину к стойке, поддерживая под руку, спросил у регистраторши: