Противостояние

— Сейчас объясним, — сказал Жуков. — Только сначала давайте уточним: вам тридцать три года, родились в Иркутске, сюда приехали семь лет назад, здесь развелись, работаете в ателье мод, живете с дочерью от первого брака и с матерью мужа. Верно?

— Верно.

— С Диной Журавлевой давно познакомились? — спросил Костенко.

— Ну, значит, точно сказать не могу, год, наверное. Миша меня с ней в магазине познакомил, когда мы брали вино и сырки, к Григорьевым шли гулять...

— Давно Мишу не видали? — спросил Жуков.

— Давно! С осени. Он как в отпуск улетел, так и не вернулся.

— Вы что, на аэродром его проводили? — поинтересовался Костенко.

— Нет, мы его в таксомотор посадили.

— Это кто — «мы»? — спросил Жуков.

— Григорьевы и Саков.

— Григорьевы где живут? — спросил Жуков.

— Григорьевы-то? Ну, значит, как с улицы Горького повернете, так второй дом, они на седьмом этаже, у них еще балкон с навесом, они там зимой мясо держат...

— Дом девять, что ль? — спросил Жуков. — Блочный, серый?

— Он, — обрадовалась Дора, — блочный!

Жуков вышел. Костенко предложил женщине сигарету, она закурила.

— Вспомните, пожалуйста, вашу последнюю встречу, Дора Сергеевна, — сказал Костенко. — Это когда было? Пятнадцатого октября? Или шестнадцатого?

— Я не смогу... Так точно-то... Вроде бы в октябре, дождь со снегом шел, а когда именно, не помню... Ну, значит, он приехал грустный, с похмелья, сказал Григорьевым, что летит на море, в отпуск, спросил, где я, они сказали, на работе. Ну, значит, он пришел, спросил, не хочу ли я с ним встретиться, я говорю, чего ж нет, давай. Он говорит, значит, у Григорьевых останемся, а я ответила, ладно. Ну, он купил плавленых сырков, печенья, вина, у меня смена пораньше кончилась, пошли к Григорьевым, выпили, закусили, остались у них. Высоцкого играли, Саков пришел, взяли посошок, ну и распрощались...

— Он никуда не собирался заехать по дороге на аэродром?

— Нет, он только хотел какую-то металлическую мастерскую найти, у него замок на чемодане сломался, боялся, как бы чемодан в багажном отделении не раскрылся, а он туда аккредитивы сунул, чтоб с корешками вместе не держать, так все советуют — корешки от чеков поврозь.

— Когда у него был рейс, не помните?

— Да вроде бы ночью.

— А чего ж он в семь уехал?

— Ну, значит, во-первых, пойди, таксомотор поймай, а потом он в мастерскую же хотел...

— Телефона у Григорьевых нет?

— Они, значит, повара, на кой им?!

— А вы у Григорьевых потом долго сидели?

— Да нет... Высоцкого еще маленько послушали и разошлись.

— А Саков? Он первым ушел?

— Нет, он, значит, остался, поскольку промерз, когда таксисту помогал мотор чинить. Миша-то волновался — такси есть, а не едет... Ну, а Саков помог. И остался у Григорьевых, значит, чайку с коньяком попить. А я пошла к ребенку, ночью-то не была, надо узнать, как там... А в чем дело?

— Дело в том, что Минчакова в тот день, когда он от вас уехал, убили.

— Ох, — женщина даже сделалась меньше ростом — так осела она на стуле. — За что ж, маленького-то, а?! Такой ведь хороший был человек, тихий... Вот судьбина проклятая, только увидишь доброе сердце — так на тебе, забивают...

5

С Григорьевыми работал Жуков. Сакова — заместителя начальника отдела главного технолога — разыскали только в одиннадцать часов, разбудили — он рано ложился спать, потому что на фабрику приходилось добираться сорок минут, а смена начиналась в восемь, пообещали дать справку об освобождении от работы, привезли в управление.

Костенко тянуть не стал, начал с вопроса:

— Вы таксиста, который Минчакова увез, помните?

— Какого еще Минчакова? — не понял Саков.

— С которым в прошлом году у Григорьевых встретились...

— Ах, это такой маленький, в сером костюме?

— Именно.

— Как вам сказать? Конечно, много времени прошло, трудно точно ответить... Я больше в моторе ковырялся, свечи барахлили... Кряжистый мужик, лет пятидесяти, вежливый...

— Волосы какие?

— Не седые еще... Нос не очень большой, вроде как боксерский. В кожанке... Хотя они тут все в кожанках, это у них как униформа...

— Номер машины запомнили?

— Да нет же, зачем? А отчего вас все это интересует?

— Нас это все интересует потому, что вы и Григорьев были последними, — шофер, конечно, тоже, — кто видел Минчакова живым. Он до аэродрома, видимо, не добрался, его труп нашли на полдороге, расчлененный труп...

— Вот ужас-то! Так, погодите, погодите-ка, кольцо вроде бы у шофера было на руке... Или я с другим путаю?

— Ну а что еще?

— Знай, где упадешь, — соломки б подстелил...

— По фотографии легко узнаете? — нажал Костенко.

— Узнаю наверняка, в нем что-то такое есть...

— Зловещее?

— Нет, не так. Запоминающееся.

«Про «легко» я ввернул вовремя, — удовлетворенно подумал Костенко, — я помог ему увериться в себе самом. Если бы я просто спросил: «вспомните ли», он мог заплавать, начал бы самоедствовать и сомневаться. Всегда надо давать человеку не один шанс, а два».

— Когда вы вернулись домой в тот день?

— Вы подозреваете меня?!