Противостояние

Это был психологический край. Стоявшие на берегу матросы зарыдали. Нам не дано узнать, что творилось в их душах, но, наверное, смерть кораблей, дала им те силы, которые позволили почти год держаться на бастионах. Понять их слезы мы можем: корабли погибли с пользой — но ни один из них не был потоплен в бою.

11 сентября 1854 г. адмирал Корнилов докладывает Меншикову, который в этот день еще остается в Севастополе, вероятно желая лично убедиться, что приказ его будет выполнен беспрекословно: «Имею честь донести до вашей Светлости, что корабли “Три святителя”, “Уриил“, “Селафаил”, “Варна”, “Силистрия” и фрегаты “Флора” и “Сизополь” согласно приказанию Вашему затоплены на здешнем фарватере. Подлинный подписал генерал-адъютант Корнилов».

С некоторых кораблей не успели убрать не только орудия, но и запасы снарядов и пороха. Кроме боезапаса море поглотило провизию, койки. Даже офицерская посуда, гордость кают-компаний, пошла ко дну вместе с судами. Когда в 1856–1857 гг. после завершения боевых действий начали подготовительные работы по подъем)' затопленных кораблей, то обнаружили, что все дно усеяно якорями, пушками, цистернами и другим имуществом.^{485}

Отнести это на счет неразберихи, безалаберности, или, тем более, паники исполнителей — неправильно. Для того чтобы снять все означенное, а особенно вооружение и боезапас с борта кораблей, находящихся в полной готовности к бою и выходу в море нужны не одни сутки, а много больше времени. Потому правильнее употреблять термин не «успели снять ввиду сложившейся обстановки», нежели «забыли снять по причине охватившей всех паники и хаоса», как утверждают некоторые очевидцы (Чаплинский, например).^{486} Если бы забыли, то в вахтенном журнале не писали, а молчали бы тихонько…

В действиях моряков нет паники, нет растерянности и беспомощного ожидания подходившего неприятеля. Безалаберность есть, мы, русские, увы, без нее не умеем совершать подвиги, но подавленности, обреченности и жертвенности нет: флот выполняет часть операции по защите крепости, а не совершает акт самоубийства, который так любят смаковать отдельные исследователи.

Непонятная история, конечно, произошла с порохом на складе в Георгиевской балке. Но и тут Чаплинский, видимо, не знает, о чем говорит (кстати, все его воспоминания слишком обзорны и как-то с трудом помещаются в стереотип описания событий непосредственным участником), умышленно нагнетая драму.^{487} Упомянутые им 30 пудов, явно далеко не весь пороховой запас крепости и даже не его значительная часть.

А теперь подумаем, почему часть имущества v-шла на дно Севастопольской бухты, а не поступила на вновь возводимые батареи:

- время, отводимое для выполнения задачи (демонтаж, погрузка, своз на берег) — 6 часов.

- количество орудий (хотя бы только орудий) на каждом из кораблей — от 64 до 120. Общий вес только орудий до 340–350 тонн. Для забывчивых напоминаю: мы в XIX в., многотонных плавучих кранов у нас нет.

- наличие экипажа (то есть необходимая для демонтажа, погрузки и своза на берег рабочая сила) — от 50 до 75% (в основном артиллеристы).

Из позитива только то, что успели перед выводом на рейд пароходами демонтировать и свезти на берег рангоут. Решение единственное: спасти только то, что успеем.

Прискорбно, но военные историки в том, что часть имущества, боезапаса и вооружения ушла на дно винят Корнилова. Богданович считает, что промедление с выполнением приказа Меншикова стоило флоту (а значит и крепости) значительных имущественных потерь: «…Приступая против собственной воли к исполнению этой меры, Корнилов медлил снимать орудия с осужденных на гибель судов и подал сигнал к их затоплению уже 10-го (22-го) сентября в 6 часов вечера».^{488}

Матрос английской Морской бригады в Крыму. 1854 г.

Что делать, Черноморскому флоту России выпала славная, но горькая участь. Он ни разу не был побежден в эскадренном сражении, но был дважды вынужден к само- затоплению — сначала в 1854, затем в 1918 г.^{489}

Каков бы ни был результат, это национальная трагедия. Какие бы устаревшими не были корабли, это боевые единицы, входящие в состав российского Черноморского флота. Моряк, в своем большинстве, не думает о стратегии высших военных умов. Для него, вид идущего ко дну корабля, который много лет был его домом, полем боя. школой жизни, потенциальным гробом, в конце концов, не лучшее зрелище и могло иметь самые негативные последствия, вплоть до полной потери доверия командованию. И, как нам это еще предстоит узнать, подобные настроения имели место быть. Простые матросы почти всех сухопутных генералов, проигравших Альминское сражение, причислили к предателям, а кличка «Изменщиков» прилипла к главнокомандующему вплоть до его отставки.^{490}