Противостояние

– Мне кажется, Петрова чем-то изнутри необыкновенно замучена. Вы намерены спросить – «чем»? Не знаю. Быть может, мечтами; она производит впечатление мечтательницы. В ней причем странно сочетались мечтательность и невероятная жестокость: она могла ответить, как отбрить, – какое-то воистину мужское начало. Странно, да? Она очень медлительна в движении, по лестнице поднимается долго, но не из-за одышки, а потому, что может полчаса смотреть в окно; я замечала – остановится и смотрит, особенно ранней осенью...

– Это было постоянно? Или до того времени, пока она не встретила Милинко?

– Милинко? Кто это? – удивилась Щукина.

– Ее приятель.

– А разве он Милинко? Впрочем, я как-то не интересовалась, – женщина засмеялась чему-то, потом заключила: – «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей врагу не отдадим...» Пусть ко мне только не лезут, я...

– Напрасно объясняете, я вас понял, двадцать копеек, верно читаете чужие мысли. Но вас не удивило, что соседки уж как полгода нет дома?

– А меня это как-то не занимало... Однажды она мне сказала: «Мечтаю уехать из этого холода, на море, к теплу». Я ответила, что на море в декабре начинается дождь, промозглый ветер, еще хуже, чем мороз.

– Ну, все-таки ощущение того, что поблизости есть теплое море и оно не замерзает, как-то обнадеживает, – заметил Костенко.

– Не знаю... Лучше долго мечтать о прекрасном и потом получить, чем быть все время подле и не видеть толком... Люди Черноморского побережья не знают моря и не понимают тепла – для них это быт.

– Простите, вы кто по профессии?

– Странно, я ждала именно этого вопроса... Я биолог. А вы – следователь?

– Сыщик.

– Есть разница?

– Не притворяйтесь, тоже, верно, смотрите «Следствие ведут знатоки», разницу между сыщиком и Знаменским понимаете.

– У меня нет телевизора, я продала его три года назад, – ответила Щукина, и Костенко только сейчас до конца понял, как она красива.

– Давайте вернемся к моему вопросу, – не выдержав взгляда женщины, сказал Костенко, чувствуя, что говорить с нею ему приятно, но трудно. – Что вы знаете об ее приятеле?

– Ничего. Безлик, вполне надежен, хваткая походка, идет, как загребает. Но, по-моему, его иначе звали... Я, однако же, лишь раз слыхала, как она к нему обратилась... По-моему, Гришин. Почему вы назвали фамилию Милинко?

– Его звали Гриша...

– Да? Но мне показалось, что она называла его по фамилии, очень почтительно, на «вы».

– Он часто бывал у нее?

– Нет. Я его видела раза четыре, один раз рано утром; обычно он приходил к ней поздно, ночью уже.

– Тихо у них было?

– Как на кладбище.

– Гости?

– Крайне редко.

– А кто?

– Мужчины.

– Они вам запомнились?

– Нет.

– Почему?

– Очень были похожие на Гришу.

– Чем именно?

– Безлики. И тихи.

– А когда приходили?

– Вечером.

– А середина октября? Прошлого года? Шестнадцатое или семнадцатое...

– Что должно было случиться в эти дни?

– Шум у Петровой.

– Не помню. А почему именно в эти дни там должен быть шум?

– Потому что в один из этих дней убили человека. И разрубили топором на куски.

Щукина съежилась, отодвинулась в глубину кресла, зрачки ее расширились, глаза потемнели.

– Однажды – только я не помню когда – у них вдруг запели, я это только сейчас вспомнила. Я не помню когда, не помню что, но пел мужчина.

– А что пел тот мужчина? Вы же запомнили песню, вы ее наверняка запомнили...

– Да, я ее запомнила, только сейчас вылетело из головы, но я припомню, погодите. «Я спросил у ясеня» – вот что пел мужчина...

10

В коридоре угрозыска Костенко ждала молоденькая, большеглазая, с пепельными волосами девушка. «Чудо что за девушка, – подумал он. – Если б я был несчастным человеком в браке и если бы Маня хоть в малости меня чем-нибудь ущемила, сразу бы на такой Гретхен женился, ей-богу, прелестная Дюймовочка, просто сил нет...»

– Что у вас? – спросил Костенко. – Коньки похитили? Соперники под вашим окном сломали тополь?

– Я из газеты, – ответила девушка; голос у нее был хрипловатый, низкий, что делало ее еще более нежной какой-то.

– Ах, вы из газеты?! Ну тогда на ходу неловко разговаривать, зайдем в буфет.

– Я у вас много времени не отниму...

– Жаль. Как всякий лентяй, я обожаю, когда мне мешают работать и отнимают много времени. Особенно такая прекрасная Дюймовочка, как вы.

– Дюймовочками бывают до шести лет, – ответила девушка, – а мне двадцать четыре, и зовут меня Кира Королева.

– Красивое созвучие. Костенко. Владислав... Увы, вынужден добавить – Николаевич. Седина обязывает.

– Седина – лучшее украшение мужчины. Мы тоже стали торопиться с сединой. Видите? – она склонила голову, и тяжелая грива волос шипуче обвалилась на ее маленькое плечо. – Как будто от страданий, – засмеялась девушка. – Ранняя седина – это очень достойно.

– Ну-ну, – согласился Костенко, пропуская Киру в буфет.

Заметив его, офицеры поднялись; Костенко несколько растерялся от эдакого флотского ф а с о н а, пожал плечами, не решился сказать «садитесь, пожалуйста», сделал руками какой-то странный жест – так на улице драчунов разводят, – его, однако, поняли, сели.

– Ох, какой вы большой начальник, – сказала Кира, – а я и не знала.