Противостояние.Том I

Ларри Андервуд свернул за угол и обнаружил достаточно просторное место для парковки своего «датсуна зед» между пожарным гидрантом и чьим-то мусорным баком, свалившимся в сточную канаву. Мусорный бак представлял малопривлекательное зрелище, и Ларри постарался убедить себя, что на самом деле он не видел окостеневшее тело дохлой кошки и крысу, вгрызавшуюся в ее покрытый белой шерстью живот. Тем более крыса так стремительно исчезла из-за яркого света фар, как будто ее действительно там никогда и не было. Правда вот, кошка осталась на месте. И, заглушая мотор, он подумал: если признаешь существование одной, то должен признать и существование другой. Говорят, что самое большое количество крыс — в Париже. Не мудрено при таком количестве старых клоак. Но и в Нью-Йорке этих тварей полно. И, насколько он помнил свою растраченную молодость, не все крысы в городе Нью-Йорке передвигались на четырех ногах. Впрочем, какого черта, припарковавшись у этого разрушающегося фасада из песчаника, он вообще размышляет о крысах?

Еще пять дней назад, 14 июня, он был в солнечной Южной Калифорнии, родине Диснейленда и скопище наркоманов, религиозных сект, а также единственных в мире ночных клубов, где исполняют эротические танцы. Сегодня утром в четверть четвертого он прибыл на побережье другого океана, заплатив пошлину за проезд по Трайбургскому мосту. Моросил нудный дождик. Только в Нью-Йорке ранний летний дождик может быть таким бесконечно гнетущим. В первых робких предрассветных лучах, пробивающихся с восточной стороны неба, Ларри разглядел капли, покрывшие ветровое стекло машины.

«Дорогой Нью-Йорк, вот я и вернулся домой».

Может быть, «Янки» уже в городе. Тогда его поездка будет иметь хоть какой-то смысл. Доехать на метро до стадиона, пить пиво, есть горячие сосиски, запеченные в тесте, и смотреть, как «Янки» будут отделывать «Бостон» или «Кливленд»…

Мысли его поплыли, а когда он очнулся от забытья, то обнаружил, что уже почти совсем рассвело. Часы на приборном щитке показывали 6.05. Оказывается, он задремал. Крыса, как он теперь убедился, существовала наяву. Она вернулась и успела прогрызть приличную дыру в кошачьем брюхе. Ларри почувствовал, как его пустой желудок медленно сжимается от отвращения, и решил гудками прогнать эту тварь прочь, но спящие дома с выстроившимися перед ними как часовые мусорными баками остановили его.

Он сел пониже, чтобы не видеть, как крыса пожирает свой завтрак. «Потерпи немного, мой дружочек, и я снова вернусь в подземку. Ехать на стадион „Янки“ сегодня вечером? Возможно, я увижу тебя, старина. Хотя ты вряд ли увидишь меня».

Фасад здания был обезображен нанесенными аэрозольной краской зловещими надписями: ЧИКО 116, ЗОРРО 93, МАЛЫШ ЭЙБИ ПЕРВЫЙ! В детстве, когда еще был жив отец, соседствовать с этим домом почиталось за честь. Тогда ступени, ведущие к двойным дверям, охраняли два каменных пса. За год до того, как он уехал на побережье, хулиганы полностью разбили правую скульптуру. Теперь же от обоих изваяний практически ничего не осталось, кроме обломков одной задней лапы левого пса, а туловище, которое она когда-то поддерживала, наверное, сейчас украшает лачугу какого-нибудь наркомана из Пуэрто-Рико. Может быть, его стянули ЗОРРО 93 или МАЛЫШ ЭЙБИ ПЕРВЫЙ! А может, крысы однажды темной ночью уволокли его в заброшенный туннель подземки. Как знать, вдруг они утащили заодно и его мать? Он понимал, что должен по крайней мере подняться по ступенькам и проверить, все ли еще значится ее фамилия на почтовом ящике квартиры номер 15, но он слишком устал.

Нет, он побудет в — машине и немного поспит, надеясь, что остатки барбитурата, находящиеся в его организме, позволят ему проснуться около семи. Потом он пойдет и посмотрит, живет ли еще здесь его мать. Может, было бы лучше, если бы она умерла. Может, тогда ему и дела не будет до «Янки» и он просто остановится в «Балтиморе», отоспится дня три, а там подастся обратно на золотой Запад. Хмурое утро, моросящий дождь, неунимающийся стук в висках и дрожь в теле от столкновения с омерзительной действительностью придавали Нью-Йорку очарование дохлой шлюхи.

Его вновь увлек поток мыслей. Он обдумывал события последних десяти недель, пытаясь найти разумное, точное объяснение тому, как можно шесть долгих лет биться головой о глухие стены, играть в клубах, делать демонстрационные записи и фонограммы и вдруг получить все, чего добивался с таким трудом, за девять недель. Стараться сразу внедрить это в свое сознание все равно что пробовать проглотить круглую дверную ручку. Но должен же быть ответ, думал он, какое-то объяснение, которое убедит его самого в несостоятельности отвратительного мнения, что все это, по словам Дилана, лишь каприз, прихоть изменчивой фортуны.