Их удлинившиеся тени скользили по грядкам впереди них. Отец переходил с одной темы на другую, и голос его звучал мягко и неторопливо. Как всегда, это подействовало на нее успокаивающе. Она пришла сюда кое-что рассказать, но с раннего детства она приходила к отцу, чтобы рассказывать, и оставалась, чтобы слушать. Ей никогда не было с ним скучно. Насколько она знала, никому не было с ним скучно, кроме разве что ее матери. Он был прирожденным рассказчиком.
Она сразу заметила, что он замолчал. Сидя на камне в конце грядки, Питер набивал трубку и смотрел на дочь.
— Что случилось, Фрэнни?
Она медлила с ответом, неуверенно глядя на него, не зная, как начать. Она оказалась здесь, чтобы поделиться с отцом своими проблемами, но сейчас не могла собраться с духом сделать это. Повисшая между ними тишина разрасталась, становясь все больше и больше, пока наконец не превратилась в бездну, которую Фрэнни дольше не в силах была выносить. И она бросилась в нее.
— Я беременна, — сказала она просто.
Отец перестал набивать трубку и уставился на дочь.
— Беременна, — повторил он так, будто никогда не слыхал такого слова. Потом произнес: — Ох, Фрэнни… это шутка? Или игра?
— Нет, папа.
— Ну-ка поди ко мне и присядь.
Она послушно побрела в конец грядки и села рядом с ним. От городского пустыря их участок земли был отделен каменной стеной. Вдоль нее тянулась живая изгородь из причудливо переплетенной дикой зелени, которая источала сладкий аромат. В висках у Фрэнни стучало, и ее слегка подташнивало.
— Ты уверена? — спросил он.
— Конечно, — ответила она, а потом, помимо своей воли, без всякого умысла и следа наигранности громко разрыдалась. Отец обнял ее одной рукой, и казалось, прошла целая вечность, пока наконец, справившись со слезами, она не решилась задать вопрос, который волновал ее больше всего: — Папа, ты все еще любишь меня?
— Что? — он удивленно взглянул на нее. — Да. Я все еще очень люблю тебя, Фрэнни.
Она снова расплакалась. Но на этот раз, предоставив ей утешаться самой, он стал раскуривать трубку, и из нее начали медленно выплывать легкие струйки дыма.
— Ты разочарован?
— Я не знаю. У меня никогда раньше не было беременной дочери, и я понятия не имею, как мне это воспринимать. Это Джесс?
Она кивнула.
— Ты сказала ему?
Она снова кивнула.
— А он?
— Он сказал, что женится на мне. Или заплатит за аборт.
— Свадьба или аборт, — пробормотал Питер Голдсмит и сделал глубокую затяжку. — Ишь ты, каков умник!
Она посмотрела на свои руки, лежащие на коленях. Грязь забилась в морщинки на костяшках и под ногти. «Руки леди выдают ее привычки, — зазвучал внутри ее голос матери. — Беременная дочь. Мне придется покинуть церковную общину. Руки леди…»
Отец смущенно произнес:
— Я бы не хотел совать нос в ваши отношения, но все же он… или ты… как-нибудь предохранялись?
— Я принимала противозачаточные таблетки, — сказала Фрэнни. — Они не сработали.
— В таком случае мне некого винить, разве что вместе вас обоих, — он пристально посмотрел на нее. — Но я не могу сделать этого, Фрэнни. Я не могу обвинять. В шестьдесят четыре люди часто забывают, какими они были в двадцать один. Поэтому мы не будем говорить о вине.
Фрэнни почувствовала огромное облегчение. Это было немного сродни обмороку.
— Зато твоя мать, — продолжат Питер Голдсмит, — найдет, что сказать о вине. Я не остановлю ее, но и поддерживать не буду. Ты понимаешь меня?
Она кивнула. Отец больше уже не пытался возражать ее матери. Вслух. Все из-за ее ядовитого языка. Когда ей возражают, она порой может потерять контроль над
Фрэнни тихо спросила:
— Ты уверен, что сможешь не встревать в эту историю, папа?
— Ты хочешь, чтобы я принял твою сторону?
— Не знаю.
— Что ты собираешься делать?
— С мамой?
— Нет. С собой, Фрэнни.
— Не знаю.
— Выйдешь за него? Ведь, как говорится, на что живет один, того и на двоих хватит.
— Вряд ли я это сделаю. Похоже, я разлюбила его, папа, если вообще когда-нибудь любила.
— Из-за ребенка? — Его трубка хорошо разгорелась, и в летнем воздухе разливался сладковатый аромат табака. В саду начали сгущаться тени, завели свою песню сверчки.