Противостояние.Том I

— Я должен идти. — Он взял с кровати свой белый пиджак и перекинул его через плечо.

— Никакой ты не славный парень, — неслось ему вслед, когда он шел в гостиную. — Я пошла с тобой только потому, что ты мне показался славным парнем!

От вида гостиной он чуть не застонал. На кушетке, на которой, как он смутно помнил, его и заглатывали, было по крайней мере две дюжины экземпляров «Детки». Еще три лежали на крышке запылившегося переносного стереопроигрывателя. На противоположной стене висел огромный плакат с Райаном О’Нилом и Эли Магро. «Быть проглоченным означает, что тебе уже никогда не придется говорить „извини“, ха-ха. Господи, я действительно схожу с ума».

Она стояла в дверном проеме спальни, все еще плача, и выглядела очень трогательно в своей розовой нижней юбке. Он заметил порез на ее бритой голени.

— Послушай, позвони мне, — проговорила она. — Я не сержусь на тебя.

Ему надо было бы сказать: «Конечно», и инцидент был бы исчерпан. Но, к своему собственному удивлению, вместо этого он услышал, как из его рта вырвался идиотский смех, а потом слова:

— Твоя копченая рыба горит.

Она закричала на него и бросилась вон из комнаты, но, запнувшись о валявшуюся на полу подушку, растянулась во весь рост. Падая, она сбила рукой полупустую бутылку с молоком и задела стоявшую рядом пустую бутылку из-под виски. «Боже милостивый, — подумал Ларри, — неужели мы это смешивали?»

Он быстро вышел и затопал вниз по лестнице. Когда до входной двери оставалось еще шесть ступенек, с верхней лестничной площадки до него долетел ее пронзительный крик: «Никакой ты не славный парень! Никакой ты не…»

Ларри распахнул дверь и окунулся в туманное, влажное тепло, напоенное ароматом распускающихся деревьев и выхлопными газами. По сравнению с подгоревшим жиром и застоявшимся запахом табачного дыма это были просто духи. Он все еще держал в руке эту дурацкую сигарету, которая догорела уже до фильтра. Он бросил окурок в водосток и глубоко вдохнул свежий воздух. Как чудесно освободиться от этого безумия! «Возвращайся с нами, но не к тем прекрасным будням, что мы…»

За его спиной наверху с треском распахнулось окно, и он понял, что за этим последует.

— Чтоб ты сгнил! — обрушила на его голову словесный поток чистокровная дочь Бронкса. — Чтоб ты попал под какой-нибудь чертов поезд подземки! Никакой ты не певец! И в постели ты — дерьмо! Ты — гнида! Засунь это себе в задницу! Отнеси это своей мамочке, гнида!

Молочная бутылка, брошенная со второго этажа из окна ее спальни, со свистом пролетела мимо. Ларри успел отскочить. Она упала в водосток, разорвавшись как бомба. Осколки стекла брызнули во все стороны. Следующей была бутылка из-под виски. Сделав двойное сальто в воздухе, она грохнулась прямо к его ногам. Кем бы эта девица ни была, ее намерения ужасали. Он бросился бежать, прикрывая голову рукой. Этот кошмар никогда не кончится.

В спину ему несся заключительный протяжный, отвратительный крик в лучших традициях Бронкса:

— ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ В ЗАД, ТЫ, ГРЯЗНЫЙ УБЛЮДОК!

Ларри свернул за угол и остановился на эстакаде над скоростным шоссе. Он свесился через перила, трясясь от нервного, почти истеричного смеха и машинально провожая Взглядом снующие внизу машины.

— Неужели ты не мог уладить все по-другому? — обратился он сам к себе, совершенно не замечая, что говорит вслух. — Эй, парень, ты мог бы вести себя лучше. Вышла отвратительная сцена. Плюнь на это, парень.

Теперь Ларри понял, что говорит вслух, и смех сразу прошел. Внезапно у него закружилась голова, подступила тошнота, и он крепко зажмурил глаза. Ячейка памяти в Управлении Мазохизма открылась, и он услышал голос Уэйна Стаки: «В тебе есть какая-то сила, способная сокрушать металл».

Он обошелся с этой девицей, как со шлюхой утром после групповухи.

«Никакой ты не славный парень».

Неправда. Неправда.

Но когда участники того грандиозного кутежа отказались убраться из его дома, он пригрозил, что вызовет полицию, и он не шутил. Мог ли он выполнить свою угрозу? Да, вполне.

Правда, с большинством из них он не был знаком и испытал бы только радость, если бы они подорвались на мине. Но среди возмутившихся было четверо-пятеро его старых приятелей. A Уэйн Стаки, этот ублюдок, стоял в дверном проеме, скрестив руки, как карающий судия в Судный День.

Сэл Дориа, уходя, сказал: «Если успех превратил тебя q в такого типа, Ларри, я хотел бы, чтобы ты по-прежнему играл в забегаловках».