Протокол. Чистосердечное признание гражданки Р.

А потом зачитывали нам что-то скучное про гегемона, во что сами не верили ни разу. Учителя были – типа офицерская косточка. Школа стояла напротив большого военного гарнизона, нам преподавали офицерские жёны, и в классе мы делились примерно пополам: дети из гарнизона и дети из города. Я из города. А в гарнизон просто так не пойдёшь, пропуск нужен. Голубая картонка с печатью. Зайти в гости к однокашнику в гарнизон – целое дело. Гарнизонные держались особняком, хотя никак это вроде и не подчёркивали. Просто это важно: гарнизонный ты или нет. Каста. Не лучше, не хуже – просто другая.

А в этой касте были свои тонкие различия: чей ты. Дочь полковника не могла дружить с дочкой прапорщика. Если один папаша получал подполковника, а другой продолжать ходить в майорах, это сильно всё осложняло. Наши учителя отлично это знали, они сами были оттуда. А нам, городским, детям пролетариата с Ухтомского завода и подмосковной интеллигенции, всё это было – и осталось – непонятным.

Я сейчас думаю, что отношение к Гагарину в нашей школе было именно гарнизонным. Он был чужак для них – как и мы. Из другой касты. С одной стороны – пролетарий, пэтэушник, на нашем заводе работал. Таких в нашей школе вслух считали конченными неудачниками. С другой стороны – герой, космонавт, офицер. Красавец, в конце концов. Но чужой, нутром они как-то чуяли.

Я сейчас рада, что чувствовала это тогда, и полюбила Гагарина взрослой, когда никто мне не мешал.

В 1984 году у того люберецкого ПТУ, где учился Гагарин, поставили памятник. Он почему-то очень понравился англичанам. И через 27 лет после открытия памятника в Люберцах точно такой же памятник появился в Лондоне, на аллее Мэлл, ведущей к Букингемскому дворцу, напротив Британского совета. Там он простоял полтора года, а потом переехал к королевской обсерватории в Гринвич.

Гуляла там как-то – нет, вообще не похоже на Люберцы.

Гарнизон

Люберецкий гарнизон был очень странным явлением природы. Город в городе: такие же дома, магазины, парикмахерские, стадион, кино в Доме офицеров, музыкальная школа и бальные танцы – только за забором: три проходных, пропуска, патрули, «стой-кто-идёт». Чтобы попасть туда простому люберецкому смертному, принимающей стороне нужно было сообщить в комендатуру о вашем визите – дата, время, цель, сколько пробудете, – и тогда вам выписывался пропуск. На пропуске нужно было расписаться – и вам, и принимающей стороне, а на выходе сдать дежурному солдатику, который внимательно всю эту хренотень сверял с вашим паспортом. Солдатики были из стройбата, и в основном из туркменских или узбекских кишлаков, читали они медленно, ничего не понимали, но им было скучно, поэтому они выспрашивали дополнительно: кто, что, зачем. Впрочем, попадались и мажоры – чьи-то сынки, загремевшие в армию, которых могли пристроить служить рядом с Москвой. Эти ничем не интересовались, разве что нами, школьницами.

Впрочем, школьницами на проходной интересовались абсолютно все. Класса с пятого проблема «как спокойно проскользнуть через проходную, чтобы на тебя никто не напал» встала в полный рост. Проще всего было дождаться взрослого и пройти вместе с ним, но часто никто не шёл, а тебе надо. Был вариант договориться с двумя-тремя подругами и пройти вместе, или сделать лицо кирпичом, но это не всегда помогало.

Вообще нападения на нас, девочек-девушек, были нормой. Мы все довольно рано научились эффективно отбиваться и передавали знания о мужских болевых точках подрастающим поколениям школьниц. У меня произошёл случай. Мне было лет 14, когда меня резко затащил в тёмный подъезд полузнакомый парень, и он был юным отморозком из банды. Это сильно осложняло мою ситуацию: действующие и подрастающие бандиты были моими одноклассниками или учились на класс-два постарше, и я всегда могла назвать нападающему пару громких имён – к их носителям я могла обратиться за защитой. Это действовало на нападавших «из города» и обычно предупреждало серьёзное нападение, а на сексуально озабоченных солдатиков подействовать никак не могло. Зато, в отличие от люберецких парней, солдатики были совершенно не обучены защищать мужские слабые места и всё ж были ограничены возможностью проходной, куда в любую секунду мог войти кто угодно.

В общем, шансов у меня не было. Когда меня поволок в подъезд под лестницу Миша-Лом, я уже понимала, что не отобьюсь. Лом был самым отмороженным бандитов из всех, о ком я знала, не было никакого смысла взывать к Фантому или Вове-Рыжему. А болевых точек у Лома не было вовсе, об этом ходили слухи, да и сама я тут же убедилась.