Протокол "Второй шанс"

А в Риме сидел его приемный сын, который издавал проскрипционные списки и так спокойно говорил о принесении человеческих жертв, словно он был не римлянином, а каким-то галльским друидом.

Маска спокойствия на лице не треснула только каким-то чудом.

— Зачем? — ровным, сухим голосом спросил он.

Так, как раньше, больше никогда не будет.

Октавий вздохнул и зарылся лицом в свои собственные ладони прежде, чем сказать:

— Я уже не знаю, что и делать. Мы уже четвертый год в бесконечной войне — и я не вижу этому ни конца, ни края. Закончишь одну войну, тут же начинается другая, за ней третья. Я… Думал, что такой пример сможет хоть кого-то из них остановить!

— Мне? В жертву мне? Ты с ума сошел?!

— А что я еще могу им сделать?! — воскликнул Октавий, поднимая голову. В глазах его снова стояли слезы, но взгляд все так же не выражал ничего, — Они не боятся меня, пусть хоть боятся богов, которые стоят за мной!

— Ты бредишь, — констатировал Гай почти спокойно, — Какой я тебе, к гарпиям, бог?!

Сама мысль никак не хотела укладываться в голове.

— Это не я, это Сенат принял этот закон! Еще четыре года назад, — пусть в его словах и не было прямой лжи, но чувствовалась если не фальшь, то недомолвка. Кроме Октавия, от этого закона больше никто не выиграл совершенно ничего, — Народ требовал этого, общественное мнение требовало этого, они не смогли против этого пойти.

Гая терзали смутные сомнения, что никто этот закон на голосование народного собрания[6] ни на каком этапе не выносил.

— И ты решил, что…?

Октавий перебил его, не дав закончить мысль:

— Я не знаю, как еще остановить эту резню. Понятия не имею.

— Какую резню? Которую вы с Антонием и начали? — Гай подозрительно прищурился.

Он слишком хорошо знал Лепида для того, чтобы поверить источникам, повесившим на него всех собак. От закона о проскрипциях за километр разило Антонием, и, как бы ему ни было горько это признавать — Октавием. Не этим, который изображал раскаяние и растерянность сейчас, но другим, про которого писал Лепид, и в которого с каждым мгновением верилось все больше и больше.

Октавий копал себе глубокую яму, сам того не подозревая.

— Меня продавили! Он и Лепид! — вскричал он.

Доверие сорвалось с тонкой невидимой струны, на которой все еще держалось, и упало куда-то вниз, разбиваясь вдребезги. Пытаясь убедить его, Октавий слишком сильно заврался.

— Но ты нас тоже пойми! Вот ты, ты оставил всех в живых — и чем это закончилось? — в голосе Октавия были слышны истерические нотки, — Неужели жизни какой-то горстки ублюдков стоили продолжения резни на долгие годы?! Неужели не стоило послушать народ и прикончить их, чтобы этого избежать?

Неужели Октавий действительно считал, что у него все настолько плохо с памятью, что это может сработать?

— И как? — Гай вздернул бровь, — Избежал?

Октавий замолчал. Маска с его лица на мгновение упала, — и Гай чуть было не отпрянул. Он уже видел это выражение лица. Много лет назад, еще мальчишкой, после того как послал Суллу[7] с его требованиями по известному всем маршруту.

Тогда, чтобы сохранить голову на плечах, ему пришлось провести в бегах не один месяц, а его матери — пойти на все возможные уловки. Теперь же он, сам того не предполагая, собственноручно выдал второму Сулле путевку в жизнь. Если бы не его завещание, у Октавия не было бы ни единого шанса.

— Пока эта клика у власти, мы никогда эту резню не остановим, — отрезал Октавий, тон его полностью контрастировал с выражением лица.

И случилось удивительное — первый раз за этот разговор, он сказал правду.

Гай потянулся к амфоре, — правда эта была такой, что ее хотелось запить, — и раб, стоявший у двери, дернулся в его сторону. Он махнул тому, чтобы не беспокоился, и сам наполнил свою чашу.

— У нас нет выбора, — продолжал Октавий, — Если мы хотим выжить, а не уничтожить друг друга в кровавой мясорубке под корень — у нас нет выбора. Сенат показал, на что способен. Народ хочет мира, но пока власть у этой закостенелой клики в руках — мы никогда его не увидим. Они никогда не смирятся с неизбежным.

Отражение Суллы в кривом зеркале — вот кем был Октавий. И как только он ухитрился так долго этого не замечать?

— Я не прошу тебя мне поверить. Я понимаю, что это, должно быть, шок, но… Дай мне шанс. Просто посмотри, что сейчас происходит — и ты увидишь, что другого варианта действительно нет. Республика больна — и отчаянно нуждается в лекарстве.

Где-то он уже это слышал. Где-то он это уже читал. Правда, те авторы приписывали эти слова то ему самому, то народу, то кому угодно еще, но только не Октавию. Теперь он, кажется, нашел первоисточник.

Если бы Джузеппе был здесь, он бы выпрыгнул из штанов от радости.

Если, конечно, он все еще был жив.

Пытаясь отогнать мрачные мысли, Гай отпил вина, а затем, недолго думая, достал из кармана пачку сигарет.

— Это что такое? — тут же отвлекся от своих высокопарных рассуждений Октавий.

— Сигареты, — когда было нужно, Гай умел давать удивительно точные и одновременно с этим удивительно бесполезные ответы на вопросы.