Протоколы Эйхмана. Записи допросов в Израиле

Все время, пока шло полицейское следствие по делу Эйхмана, "бюро 06" поддерживало тесную связь с генеральным прокурором Гидеоном Хаузнером и с Гавриилом Бахом, ныне членом Верховного суда в Иерусалиме. Их следовало как можно быстрее знакомить со всеми материалами дела, так как правительство настаивало на скорейшем проведении судебного процесса, а они должны были подготовить обвинительное заключение.

Чтобы расследовать все обстоятельства дела до конца и охватить все документы, потребовался бы еще год нашей работы. Мы, сотрудники "бюро 06", были крайне огорчены тем, что нам приходится заканчивать расследование в относительно короткие сроки.

Но, с другой стороны, расходы, которые приходилось нести государству в связи с делом Эйхмана, были весьма велики. Он был единственным заключенным большого тюремного комплекса; по соображениям безопасности остальных заключенных оттуда перевели.

Кроме сотрудников "бюро 06" - а нас было тоже больше тридцати человек, - здесь находилось подразделение пограничной полиции, отвечавшее за безопасность.

Из этого же подразделения были надзиратели и охранники. Никто из них не знал немецкого или испанского языка, которыми владел Эйхман. Но от офицеров охраны требовалось знание хотя бы одного из этих языков. Ни у кого из группы охраны не должно было быть родственников, погибших в результате Холокоста; этим исключался мотив личной мести.

Вся территория строжайше охранялась днем и ночью, в том числе из тех соображений, что террористы могли предпринять попытку освободить Эйхмана.

Камера Эйхмана имела размеры приблизительно три на четыре метра. В ней были только узкая кровать, стол и стул. В темное время суток постоянно горел свет.

Эйхман должен был сам ежедневно убирать камеру и находящееся перед ней помещение с душем и уборной. Он это делал старательно и охотно. Круглые сутки в камере находился охранник, за дверью камеры - еще один, наблюдавший через глазок за тем, чтобы между заключенным и сидящим внутри постовым не было никакого контакта. За этим вторым охранником наблюдал третий, сидящий за следующей дверью.

Эти меры предосторожности были направлены не столько на то, чтобы Эйхман не мог напасть на охранника в камере, сколько должны были исключить возможность самоубийство. Нас пугала сама мысль об этом; если бы такое ему действительно удалось, ни один человек в целом мире не поверил бы, что произошло самоубийство!

И мы берегли его как зеницу ока. Когда в первые недели электрический свет мешал ему спать и он укрывался шерстяным одеялом с головой, охранник должен был каждый раз стягивать одеяло, чтобы убедиться, что заключенный под одеялом не причинил себе никакого вреда. Дважды в день наш полицейский врач обыскивал его с головы до ног.

Помещение для допросов было гораздо больше, чем камера Эйхмана, но тоже весьма скромно меблировано - большой длинный стол из военного имущества, по одному стулу с каждой длинной его стороны и широкий табурет, на котором стоял магнитофон; обслуживал его я. Я сидел лицом к двери, Эйхман напротив меня. Перед каждым стоял на столе микрофон, справа от меня на столе - телефон.

Я никогда не оставался с Эйхманом вдвоем. Все допросы совершались по строго определенному ритуалу. Из здания, где находилось "бюро 06" я входил через ворота во внутреннюю часть тюрьмы. Перед этим руководство охраной сообщало часовому о моем прибытии.

Я предъявлял удостоверение, охранник пропускал меня. Я пересекал внутренний двор, окруженный стеной, и через одноэтажный комплекс тюремных камер проходил в помещение для допросов. Там раскладывал бумаги и документы, ставил магнитофонную ленту и звонил по телефону офицеру охраны, чтобы привели арестанта.

Когда Эйхмана вели на допрос, впереди шел отвечающий за эту процедуру офицер. За ним - два надзирателя, между которыми шел Эйхман. Он становился за своим стулом по стойке "смирно", пока я не предлагал ему сесть. Хотя я в первые же дни сказал ему, что это соблюдение формы мне не нужно, он следовал ему по-прежнему. Может быть, это была привычка, от которой он не мог отделаться, или же он поступал так, чтобы продемонстрировать, что и через 15 лет после капитуляции Германии он хочет, чтобы с ним обращались как с солдатом. Дежурный офицер приказывал надзирателю занять стул перед окном, еще одни надзиратель садился в проеме открытой двери.

Обязанностью охранника у окна было наблюдать за нами двумя, сидящими по обе стороны стола; надзиратель в дверях охранял его самого. Оба они не понимали ни слова из того, что говорили я и Эйхман. Наша беседа начиналась только после того, как дежурный офицер покидал помещение. Через каждые два часа он возвращался, чтобы сменить надзирателей, или приходил по моему телефонному звонку, когда допрос или сверка записи заканчивались.

Со временем я заметил, что когда Эйхман отвечает:

"Нет! Нет! Никогда, господин капитан..." или

"Этого не было! Никогда!"