«Протоколы сионских мудрецов». Доказанный подлог

С первых же дней революции я в Петрограде занял совершенно особую позицию среди моих товарищей. Я оставался, как всегда раньше, свободным журналистом и не занимал никакого официального места. От нового республиканского правительства я получил только разрешение свободно посещать арестованных бывших чинов тайной полиции в их камерах, где я мог говорить с ними с глазу на глаз. Я, таким образом, имел полную возможность расспрашивать их наедине о прошлой их деятельности, — и они {100} охотно отвечали на мои вопросы. Я старался облегчить их положение и оградить их от угрожавшей им расправы. Таких выдающихся представителей мира охранки, как ген. Спиридовича, начальника царской охраны, или ген. Герасимова, руководителя Азефа, мне удалось на некоторое время даже освобождать из тюрьмы на свои поруки.

В своих переговорах с представителями новой республиканской власти по поводу арестованных я старался установить на них взгляд, как на людей в данное время неопасных. Особенно это я делал по отношению к тем из них, кто раньше лояльно выполнял свои обязанности и не злоупотреблял своей властью. Не защищал я тогда только арестованного ген. Комиссарова и ему подобных. В комиссиях по расследованию их дел я часто совершенно неожиданно для моих ближайших друзей являлся их защитником против пристрастных и несправедливых обвинений.

Во время таких обходов тюрем я бывал и в камере Г. О моем сочувственном отношении к заключенным и, в частности, к нему самому он сам не так давно в Париже говорил близким ему лицам.

Все это я здесь говорю только для того, чтобы показать, что и Г. хорошо меня знал, и я хорошо его знал.

Этим в значительной мере и объясняется внимательное и сочувственное его отношение ко мне, когда он в 1934 г. сообщал для меня сведения о «Протоколах».

Года через три после захвата большевиками власти в России, я впервые, в 1920 г., неожиданно встретился с Г. в Константинополе. Он, как и я, в то время бежал от большевиков. Оба мы были эмигрантами. Встретившись, мы вспоминали о прошлом, когда он был начальником охранного отделения в Петербурге, а я находился под его неусыпным надзором. Затем много лет я ничего о нем не слышал. Он, как оказывается, из Константинополя уехал в Америку, и в Париже появился только в 1930 г., будучи уже американским гражданином. Из Америки {101} в Париж его выписали руководители русской военной организации для розысков по делу о похищении большевиками генерала Кутепова (26 января 1930 г.) и вообще для расследования большевицкой работы заграницей.[14]

До 1933 г. я с Г. не встречался, хотя в эти годы оба мы безвыездно жили в Париже. Я знал об его официальном положении в военной организации и считал, что для него было не особенно удобным встречаться со мной, ввиду острых отношений между мной и его начальством. Впервые с ним я встретился в Париже едва ли не в конце 1933 г., но за последние три–четыре года я о нем много слышал от работавшего у него его давнишнего агента, пользовавшегося его полным доверием, К., кого я тоже хорошо знал и тоже вполне доверял ему. Этот К. последние 3–4 года был постоянным посредником между Г. и мной.

В начале 1934 г. я узнал, что в Швейцарии начинается процесс о «Протоколах». Мне сообщили, что по этому делу, по всей вероятности, обратятся ко мне за сведениями, а, может быть, и вызовут меня в суд свидетелем. С этого времени я стал усиленно отыскивать все, что мог узнать нового о «Протоколах». И на этот раз больше всего интересного я рассчитывал узнать у служивших в охранных отделениях и в Департаменте полиции. Для опроса их я тогда же сделал поездки на юг Франции, в Брюссель и в другие города. В Париже я решил так или иначе, допросить Г.

Из разговоров с К. я знал и то, что он не антисемит, смотрит на «Протоколы», как на явный подлог и говорит о них с полным презрением, при том, как человек, хорошо знающий, что они собой представляют. Хотя в это время я уже встречался с Г., но сам я не надеялся получить от него нужных мне сведений о «Протоколах», а потому я просил расспросить о них К., так как К. мог говорить с Г. обо всем совершенно откровенно, как с своим человеком. Я был убежден, что Г. скажет ему, что знает о «Протоколах». Поговорить о них сам я с Г. имел ввиду позднее, {102} — после того, как предварительно получил бы от него через К. ответы на некоторые мои вопросы, — и когда я определенно знал бы, что он хочет говорить на эту тему, на которую в его среде разговаривать с не своими считается недопустимым.

К. много раз говорил с Г. о «Протоколах», записывал его ответы на мои вопросы и сообщал их мне. Затем я дополнительно задавал К. новые вопросы для Г. и получал новые его ответы.

Эти мои допросы и передопросы Г, о «Протоколах» продолжались в течение одного–полутора месяцев.