Проценты счастья и граммы радости

Жалко, что все эти «многочисленные научные исследования» – чистая теория, не выдерживающая проверки практикой.

Впрочем, Леша давно освоил всю кошкотерапию на практике, из всех нас он предпочитает гладить кота и всегда защищает его прямо-таки грудью. «Он не виноват, не виноват, – уговаривает муж. – Ты посмотри, какой он беленький, маленький. Он не специально!»

– Гад он и вредитель человечества, – традиционно огрызаюсь я. – Что ты его таскаешь? Ребенка никогда не заставишь на руки взять, а эту гнусную морду – пожалуйста.

Почувствовав изменившееся настроение, кот недовольно вывернулся из-под руки. С его точки зрения, вредителей в этой семье хватает, но его хвостатое святейшество к ним точно не относится.

Утро – очень хорошее время. Можно даже съесть завтрак – омлет и бутерброды с маслом. Не помню, когда я последний раз ела завтрак. Или обед.

– Так, всё, не шебуршитесь. Мне надо собрать вещи, а то мамант меня убьет, – весело отбиваюсь я. – Леш, вы с Женей погуляйте через часик. Не забудь в одеяло поверх комбеза завернуть. Вот, на кровать выкладываю. Ты смотришь?

– Да-да, – рассеянно отвечает Леша.

Уезжаем с Майей в больницу сменить свекровь.

* * *

У меня много знакомых, даже есть один депутат, который ласково улыбается, когда я прихожу к нему согласовывать текст интервью. Сделать так, чтобы нас перевели в московскую больницу, для него – раз плюнуть. По крайней мере, именно так я представляю работу депутатов. Им звонят люди и говорят: «Уважаемый Н.! Нам очень надо обследовать своего ребенка в лучшей больнице». А он отвечает: «Да раз плюнуть!»

Я дозвонилась с пятнадцатого раза. И то потому, что мой номер, видимо, был забит у депутата «в хорошем списке».

– До начала заседания три минуты. Коротко и по существу.

– У моего ребенка сахарный диабет. Хочу обследоваться в больнице в Москве. Скорее! – отрапортовала я.

– Понял, тебе позвонят после обеда.

После обеда секретарь выдала телефон и фамилию. Еще через двадцать минут нас выгрузили из ставшей родной реанимации и, завалив бумажками, повезли в Москву.

Столичная палата оказалась рассчитана на двух мам и двух детей. Обычная, только очень жесткая кровать для мамы и странная конструкция, замкнутая железной, с лязгом поднимающейся решеткой, – для ребенка.

– Чтобы не выпал, если что, – пояснила нянечка, елозя тряпкой по полу.

Дана сидит у меня на коленях, обхватив ногами и руками, как маленькая обезьянка. Силы в этом обхвате – только карликовую обезьянку и удержать.

Перебираю задания: узнать рост и вес ребенка. А, вот, вес они уже измерили – тринадцать килограмм. Тринадцать? Было двадцать один! Ладно, спокойно, стройность украшает женщину. Украшает, я сказала.

Так, целый день писать в мерную емкость, измерять объем мочи и сливать в банку. Измерять, сколько ребенок пьет. Измерять уровень сахара – каждые два-три часа, перед едой.

Сдать анализы на кровь, кал. Ухо-горло-нос, окулист, невролог, ортопед, УЗИ… Да тут и здоровый загнется!

– А если мы специалистов не успеем сегодня пройти? – спрашиваю у зашедшей к нам медсестры.

– Вы и не успеете. Это вам на три дня. Вы, главное, анализы сдайте. И писать в баночку не забывайте! – назидательно поднимает палец она. Взгляд недобрый и равнодушный, как у придонного сома. Она совсем-совсем не похожа на светлого тихого ангела из реанимации. Спешит сесть за свой стол на посту и вязать крючком голубую салфетку.

В больнице можно очень быстро чему-то научиться, потому что в обычной жизни жалко тратить несколько часов на всякую ерунду, а в больнице времени хоть отбавляй.

Мы узнали, что аппаратик, похожий на пейджер, называется глюкометр. И что перед измерением сахара надо мыть руки, и что самое не больное – тыкать прокалывателем чуть-чуть сбоку от подушечки среднего пальца. Дана даже сама научилась засасывать капельку с пальца глянцевитой тест-полоской. После каждой процедуры она заботливо спрашивает: «Ты поел, мой кровожадный телефончик?» Телефончик сыто мигает и выдает результат.

Обычно – неутешительный.

Съесть что бы то ни было моему ребенку теперь очень непросто.

Сначала надо подсчитать, сколько в еде хлебных единиц. Это такая мера измерения углеводов для диабетиков в нашей стране. Одна хлебная единица – это кусочек черного хлеба весом 25 граммов или кусочек белого весом 20 граммов. Чувствую себя блокадницей. В одной хлебной единице 12 углеводов. Все говорят разное – от 10 до 12, но мы взяли 12. Потому что 10 углеводов это гораздо меньше 12, если речь идет о твоем ребенке, провожающем голодным взглядом каждый кусочек огурца.

За один прием пищи дочка может съесть не больше трех хлебных единиц, или 36 углеводов.

Перед каждым приемом пищи следует измерить уровень сахара и сделать укол инсулина. Питаться чаще, чем раз в три-четыре часа, невозможно. Инсулин накладывается друг на друга, и просчитанные дозы начинают вести себя совершенно неправильно.

То есть моя дочка не может съесть на улице мороженое или попробовать мамин блинчик со сковородки. Черт, наверно, с блинчиками вообще придется завязывать. И вообще со всей вкусной едой? Лучше бы мы умерли!