Процесс

В противоположном конце зала, куда привели К., на очень низком и тоже переполненном людьми подиуме стоял торцом к публике маленький столик, и за ним, близко от края подиума, сидел маленький, толстый, шумно сопевший мужчина, который в этот момент разговаривал с другим, стоявшим за его спиной (этот стоял, опершись локтями на спинку стула и скрестив ноги), и очень смеялся; временами он выбрасывал вверх руку, карикатурно кого-то изображая. Мальчику, который привел К., нелегко было представить свой отчет. Он уже дважды, стоя на цыпочках, пытался что-то нашептывать, но человек сверху не замечал его. Только когда один из стоявших наверху, на подиуме, обратил внимание на мальчика, человек за столом обернулся к нему и, нагнувшись, выслушал его тихий доклад. Затем человек вытащил часы и бросил на К. быстрый взгляд.

— Вы должны были явиться один час и пять минут тому назад, — сказал он.

К. хотел что-то ответить, но не успел, так как едва только человек произнес свои слова, как в правой половине зала поднялся всеобщий ропот.

— Вы должны были явиться один час и пять минут тому назад, — повторил человек, повысив на этот раз голос, и бросил быстрый взгляд теперь уже и вниз, в зал.

Ропот тут же стал громче и лишь постепенно, поскольку человек ничего больше не говорил, затих. Теперь в зале стало намного тише, чем было, когда К. вошел. Только люди на галерее не прекратили отпускать свои замечания. Они, насколько можно было различить в полутьме, в пыли и испарениях, скопившихся вверху, кажется, были одеты похуже, чем стоявшие внизу. У некоторых были с собой подушки, которые они прокладывали между головой и потолком, чтобы не затекала голова.

К. принял решение больше наблюдать, чем говорить, поэтому не стал защищаться от обвинения в том, что он, якобы, опоздал, и сказал только:

— Если я и опоздал, то сейчас я здесь.

Последовали аплодисменты, вновь с правой стороны. Податливые люди, подумал К.; его только беспокоила тишина в левой половине зала — как раз за его спиной, где раздались всего лишь отдельные хлопки. Он размышлял, что бы ему сказать, чтобы и этих остальных — если уж не удастся сразу всех — хотя бы на время тоже привлечь на свою сторону.

— Да, — сказал человек, — но теперь я уже не обязан вас допрашивать, — вновь ропот, но на этот раз ошибочный, так как человек продолжил, махнув на людей рукой: — Тем не менее сегодня я еще это сделаю в порядке исключения. Но впредь подобных опозданий не должно быть. А теперь идите сюда!

Кто-то спрыгнул с подиума, и К. взошел на освобожденное для него место. Он стоял, вплотную прижатый к столу, толкотня за его спиной была так велика, что он должен был прилагать усилия, чтобы не скинуть с подиума стол следователя, а может быть, и его самого.

Следователя, однако, это не беспокоило, он развалился на своем стуле и, сказав еще несколько заключительных слов человеку у него за спиной, взял в руки маленькую записную книжку — единственный предмет, лежавший на столе. Она была засаленная, как школьная словарная тетрадка, и, из-за большого количества листов, совершенно бесформенная.

— Итак, — сказал следователь, полистал свою тетрадь и обратился к К. в тоне утверждения: — Вы — маляр?

— Отнюдь, — сказал К., — я первый прокурист в крупном банке.

На этот ответ правая партия отозвалась снизу таким заразительным смехом, что невольно засмеялся и К. Люди упирались руками в колени и сотрясались, как от тяжелых приступов кашля. Даже на галерее кое-кто смеялся. Совершенно взбешенный, следователь, который, по-видимому, был бессилен против людей внизу, постарался отыграться на верхних; он вскочил, яростно грозя галерее, и его обычно малозаметные брови большими черными кустами нависли у него над глазами.

Но левая половина зала по-прежнему молчала, люди там стояли рядами, обратив лица к подиуму, и воспринимали слова, которыми обменивались наверху, так же спокойно, как и шум с другой стороны; они терпели даже то, что некоторые в их рядах время от времени подавали голос вместе с другой партией. Люди из этой, левой партии, менее, кстати, многочисленной, в сущности могли точно так же ничего не значить, как и люди из другой, правой, но, благодаря своему спокойному поведению, они казались значительнее. И, начав теперь говорить, К. был убежден, что говорит в их духе.

— Ваш вопрос, господин следователь, не являюсь ли я маляром, — более того, вы даже не спрашивали, вы мне прямо это заявили, — весьма показателен для всего характера того дела, которое ведется в отношении меня. Вы можете возразить, что это вообще не дело, и будете совершенно правы, ибо это дело только в том случае является настоящим делом, если я признаю его таковым. Так вот, настоящим я на данный момент его признаю — в какой-то мере из сочувствия. К нему нельзя относиться иначе как с сочувствием, если на него вообще следует обращать внимание. Я не говорю, что вы занимаетесь нечистым делом, но я хотел бы предложить вам самому признать это с полным самообладанием.