Провал и маятник

Нереальным! — Да ведь с каждым моим вздохом врывается в ноздри горячее дыхание накаляющегося железа! Удушливая резкая вонь наполняет камеру! Адское пламя разгорается с каждым мгновением в глазах, пожирающих зрелище моей агонии! Оттенок пышного багрянца живительно разливался по росписи кровавых ужасов. Я потерял дыхание! Я ловил воздух ртом! Не могло быть сомнений в следующем намерении моих мучителей — о! более чем безжалостных! о! превыше всех людей одержимых дьяволом! Я шарахнулся от раскаленного металла к центру своей тюрьмы. Средь мысленных картин грозящей мне огненной гибели, воспоминание о холоде колодца пролилась в мою душу как бальзам. Я подскочил к смертоносному краю провала. Я бросил вниз напряженный страждущий взгляд. Заря от пылающего потолка освещала его самые потаенные глубины. Какой-то дикий безумный момент мой дух отказывался постигать значение того, что я увидел. А затем оно с силой проломило дорогу в мой разум — выжгло себя клеймом на моем содрогающемся рассудке. О! каким словам выразить это! — о! ужас! — о! есть ли ужас, что сравнится с этим! Я с воплем бросился от края, и спрятал лицо в ладонях — горько рыдая.

Жар быстро нарастал, я еще раз поднял взгляд, сотрясаясь, как в приступе малярийной лихорадки. В камере произошло второе изменение — и теперь изменение касалось формы. Как и прежде, с первого взгляда я не смог различить или понять, в чем именно дело. Но я недолго терялся в догадках. Месть Инквизиции была распалена моими увертками из двух ловушек, и теперь это не было уже пустым заигрыванием с Царем Ужаса. Комната представляла собой квадрат. На моих глазах два ее железных угла заострились — два, соответственно, стали тупыми. Пугающая разница быстро прогрессировала с низким рычанием, а может быть, стоном. В одно мгновение помещение сменило свою форму, став ромбом. Но превращение на этом не остановилось — я не наделся, да и не желал, чтобы оно останавливалось. Пусть сожмут меня в объятиях эти красные стены, порфирой вечного покоя. «Смерть, — воскликнул я, — любая, кроме той, что в провале!» Глупец! как мог я не понять, что загнать меня именно в провал было назначением раскаленного железа? Как мог я вынести его жар? а если даже и вынес бы, мог ли я устоять перед его напором? И вот, все уже и уже становится ромб, не оставляя мне времени на раздумья. Его центр, и значит, самая широкая его часть была прямо над зевающей бездной. Я отступал от нее — но сдвигающиеся стены неудержимо толкали меня к ней. В конце концов, моему обожженному корчащемуся телу осталось не больше дюйма для опоры на твердом полу камеры. Я больше не боролся, но предсмертная боль моей души нашла выход в одном громком, долгом, и последнем крике отчаяния. Я чувствовал, что качаюсь на самом краю — я отвел глаза…

И был неслаженный шум людских голосов! И был взрыв воздуха, будто от множества труб! И был оглушительный скрежет, как тысяча громов! Огненные стены прянули прочь! Протянутая рука поймала мою руку, почувствовал я, падая в обморок — в пропасть. Это был генерал Лассаль. Французская армия вошла в Толедо. Инквизиция попала в руки своих врагов.

перевод: В.П. Космолинская, апрель 2000